never dream'st on aught but butcheries
Название: Стигматы
Автор: underwater_owl
Ссылка: Stigmata
Переводчик: Паша *зе щилдс ар даун, сэр* Чехов
Пейринг: Бейн/Блейк (Возрождение Темного Рыцаря)
Рейтинг: NC-17
Размер: ~17,000 слов
Категория: слеш
Предупреждения: даб-кон, блад-плей, связывание, .практически не вычитано
Саммари: по заявке на tdrk-memeБейн посылает своих людей за священником, который помогает Джиму Гордону и его людям. Блейк в приюте, когда они приходят за Отцом Как-его-там, так что он надевает воротничок и притворяется священником.
Бейн изрядно удивлен, когда вместо какого-то старикашки он встречает молодого и страстного "Отца" Джона Блейка. Он не только не причиняет ему вреда (потому что втайне у Бейна слабость к людям, которые заботятся о детях), но и начинает присылать в приют еду... а иногда "просит" Отца Блейка навестить его и отплатить за щедрость.
Обман не держится долго.
СТИГМАТЫСтигматы
Прошло шесть дней, как они схватили его. Четыре, как он должен был встретиться с Гордоном, три, как его кормили, и день с момента, когда ему в последний раз давали воду.
Тихое ощущение триумфа, которое поддерживало его первые дни - оттого, что он убедил их в том, что белый воротничок священника принадлежит ему, - это ощущение исчезло.
Теперь он не чувствует ничего кроме всепоглощающей ебучей жажды. Живот сводит судорогами, руки горят от того, что запястья последние часа три связаны у него за спиной.
Когда все меняется, он это едва осознает. Его вздергивают на колени за ноющие руки, и он вскрикивает. Звук приглушает мешок у него на голове, но этого едва ли достаточно. Рывок, и внезапно мир становится ярко-белым от света.
И он знает, знает, что это трюк, чтобы сломить его, но осознание не удерживает от того, чтобы податься вперед, когда пластик касается губ. Вперед, к прохладной воде, когда бутылку подносят к губам.
Вокруг люди. Он пытается сосчитать их, пытается подвинуться, чтобы стоять на коленях и суметь вскочить и убежать, а не сидеть почти на заднице, заваливаясь на бок, - но потом вода скользит по иссохшему горлу, и он чувствует себя настолько жалко благодарным, что забывает думать. Глоток, два, и бутылку убирают. Он знает, что его стошнит, если он выпьет еще, но все равно следует за ней и останавливается только когда большая, широкая ладонь оборачивается вокруг его горла, останавливая его.
Джон поднимает глаза, видит маску, и просто физически не может заставить себя оторваться от нее, встретиться с Бейном взглядом. Его глаза темные, и он не может разобрать их цвет, но будто бы читает в них что-то – может, удивление.
- Спасибо, - говорит он, прочищает горло. – И иди на хуй.
Кто-то пинает его в живот. Он думал (наивно), что ничто не может быть хуже его голода, – он ошибался. Он сгибается, живот мучительно выворачивает, и он чувствует, как сталкивается с ногами Бейна, опираясь плечом на его колено. Значит, не Бейн его пнул, он стоит на месте, будто врос в землю. Джон медленно выпрямляется, тяжело дыша. Он смотрит на разозленного наемника, который и ударил его. Затем обратно на его лидера.
- Вот чем теперь вы занимаетесь? Убиваете детей и похищаете священников?
В цель. Глаза Бейна сужаются, и у Джона целая секунда, чтобы задуматься, можно ли считать успехом удачное выведение Бейна из себя. Но его ответ хотя бы что-то проясняет.
- Ваши дети в порядке. За ними следят мои люди, и они не позволят их обидеть. Дети в большей безопасности, чем были бы с вами, Святой Отец.
- Не зовите меня Отцом, - поправляет он. Хороший мальчик-католик где-то в глубине его души такого не потерпит. – Просто Блейк. Вы даете слово, что им не причинили вреда?
Он ни единому слову не поверит, но священник бы спросил, поверил бы, и он ненавидит себя за облегчение, которое чувствует, когда Бейн кивает. Кто-то стоит у него за спиной, и Джон не осознает, что у этого человека нож, пока тот не перерезают связывающий запястья ремешок. Его руки свободны, и Блейк давится криком боли от движения измученных мышц. Тот умирает в его горле, не вырываясь, и когда он поднимает глаза, Бейн точно – не в его воображении – выглядит впечатленным. И почему-то замершим, будто заманивает птичку на ладонь. Как только ему приходит в голову это сравнение, он собирает всю свою решимость и твердо говорит:
- Можете делать со мной все, что хотите, но я вам помогать не буду.
А затем теряет сознание прежде, чем Бейн его убьет, чувствуя слабый триумф и всепоглощающий голод.
--------
Когда он приходит в себя, в его вене капельница, а в голове туман, намекающий на наркотики. Он тут же вытаскивает иголку, и садится, выскальзывает из кровати, когда слышит голос:
- Как у вас с верой, Отец?
Джон облизывает губы. Он голоден, но не всеобъемлюще, и все еще хочет пить. Он пытается заговорить, голос царапает горло, и он думает о питательных трубках и лекарствах, - о вторжении. Его глаза сужаются, и он готовится закричать.
- Не надо, - обрывает его Бейн. Голос у него как метал, и не оставляет шанса на неповиновение. Челюсть у Джона щелкает, и он готов поклясться, что глаза Бейна сверкают. Он отбрасывает эту мысль и молчит, пока Бейн выходит из тени, приближается к нему с еще одной бутылкой воды в руках. В этот раз, Джон выхватывает бутылку у него из рук до того, как ее поднесут к губам. Он все еще чувствует клеймо прикосновений этих пальцев, когда он в последний раз был в сознании (и сколько дней назад это было?) и не знает, что думать.
Так что он возвращается. Делает то, чего не может себе позволить, теперь, когда он пытается спасти мир и не верит в совпадения. Джон забывает о долге и спрашивает бездумно:
- Дети?
Об этом легко спросить, и это самая правильная тактика, через секунду говорит ему логичная, полицейская часть его мозга, когда Бейн без колебаний позволяет ему взять бутылку, кивая в будто бессознательном одобрении. Это хороший вопрос для Джона-священника, и глаза Бейна, кажется, смягчаются от металла до чего-то напоминающего кремень.
Он рано расслабляется.
- Я даже не знаю, Отец. Как комиссар Гордон?
Сердце замирает в груди. Он сглатывает, слегка качает головой. Бейн из кармана своего кожуха достает пакетик с миндалем и протягивает ему. Джон чувствует, как рот наполняется слюной.
Ему приходится соображать быстро.
- Если вы думаете, что что-то – что угодно, - может заставить меня предать любого из моих прихожан, или святость исповеди, я вынужден вас разочаровать, - дрожать легко. Голод вернулся, и ему не надо призывать ложь на свое лицо, когда он поднимает голову. Его глаза остаются на миндале.
Бейн снова прячет орехи в карман. Передышка закончилась, и Джон мельком поднимает глаза, прежде чем снова опустить их. Запястья в страшных синяках и ссадинах. Он пытается по болячкам угадать, сколько дней был без сознания.
- Я понимаю ваше нежелание нарушать правила веры, - говорит Бейн, со своим странным акцентом и еще более странным уважением в голосе. – Но если ваша жизнь зависит от этого?
У Джона комок в горле, и в этот раз голод ни при чем. Как у вас с верой? На самом деле, Джон несколько лет, как ушел от Церкви, и даже молитву Деве Марии помнит только по четкам.
Но теперь он молится, и пусть это делает его флюгером.
- Вам придется меня убить.
Проблема в том, что Бейн, похоже, готов именно так и сделать. Или хуже:
- А как же сиротки, Святой Отец? Их мне тоже придется убить?
Он не думает. (Скользкая дорожка – поддайся единожды, и прощай, контроль.) Он бросается Бейну в лицо, цепляется за респиратор, пытаясь зацепиться пальцами за него, сломать…
Кончики его пальцев только касаются металла, а он уже отброшен в сторону как бумажная салфетка, не столько с силой, сколько умело. Бейн использует его же инерцию с холодным расчетом, который до дрожи пугает Джона – ведь он даже не пользуется необъятной силой, которой у него так очевидно в избытке. Он не просто сильнее, он лучше.
Он падает на пол, переворачивается, замирает на мгновение. Пытается отползти, когда слышит, как Бейн подходит, и скалится, чувствуя еще один прилив адреналина от того, что его горло опять в чьих-то руках. Одна хватает за загривок, жестко, и подтаскивает его, ставит, как куклу, на колени. Другая касается кадыка, – и он чувствует какой-то рывок.
Джон только через секунду понимает, что произошло. Бейн вытащил белую как-там-эту-поебень у него из воротника. Он проклинает себя за то, что так никогда и не сподобился спросить у Рейли, как она правильно называется, и проклинает еще раз, когда Бейн хватает его за волосы и дергает так, что на глаза наворачиваются слезы.
В любом другом контексте ему бы понравилось. Но сейчас легко было позволить себе задрожать от голода и истощения. Легко разрешить глазам гореть от бессильной злости. Бейн постукивает белым прямоугольником по маске, как нормальный человек провел бы по губам, и Джон чувствует себя дичью на охоте.
- Я верю, что вы пожертвуете собой ради них, но стоят ли того правила вашей религии? Лидеры вашей церкви жиреют, пока ваши сироты тощают. Вы поставите эти каноны выше них? Что он сказал вам в исповедальне? Я готов поверить, что ничего, Святой Отец, но должен удостовериться.
Джон становится на колени и дает Бейну увидеть на своем лице битву между болью и облегчением. Да, пусть думает о правилах, о том, что он не хочет раскрывать правду, хоть рассказывать и не о чем. Пусть думает, что это бесполезно. Пусть потеряет интерес.
- Мне жаль. Я не… не знаю.
Рука Бейна соскальзывает, и он падает на пол. Форменные штаны уже изгажены шестью или семью сортами грязи. Комната качается, он видит, как меняется поза Бейна, будто он использовал свое самое мощное оружие и решил, что Блейк еще стоит. Он готов заплакать от облегчения. Но есть что-то еще – что-то в позе Бейна, когда он решает, что Блейк сдался, предал правила своей веры, нарушил тайну исповеди. Он не может сказать точно, но Бейн реагирует, когда он сдается. Об этом слишком страшно думать, но это можно использовать.
Впервые за время своего заключения Джон молит:
- Пожалуйста. Мне надо вернуться к ним. Физическая забота – всего лишь половина того, что необходимо ребенку.
- И то едва ли, - соглашается Бейн, почти устало, и Джон поднимает голову от удивления от его тона, не уверенный, как и что вообще. Его мыслительный процесс снова перемыкает, когда пакетик миндаля падает ему на колени. Он снова пялится на орехи, он знает, и в этот раз не рад этому, хочет оторвать глаза, потому что Бейн тихо смеется над ним. – Храбрый, для священника. Мы можем договориться, вы и я – как вы просили звать вас, Святой Отец?
- Блейк, - говорит он оцепенело, подбирая орехи. Теперь Бейну нет смысла его травить, думает Джон, он ведь может переломить ему хребет в секунду. Он замечает, что снова начал дрожать – или не переставал, и когда пытается прекратить, понимает, что не в состоянии.
- Кто-нибудь отвезет тебя домой,- тихо соглашается Бейн, отворачиваясь к двери. – Но я скоро пошлю за тобой, и ты пожалеешь, если не послушаешься, Блейк. Пожалеешь, если не воспользуешься этой возможностью.
Он уходит прежде, чем Джон поднимает глаза. Его возвращают на порог приюта, к радостным крикам и объятьям мальчиков, прежде, чем он задумывается о том, что все это значит.
-----
Ему не дают времени задуматься. Все слишком быстро закручивается. Под покровом ночи он перевозит несколько коробок с личными вещами в приют. Ему приходится – временно – попрощаться со своей квартирой, так что он берет с собой каждую личную безделушку, которую подозрительно было бы не иметь, а еще по-настоящему хорошую бутылку виски, которую получил с последним повышением. Алкоголь не входит в число припасов, что перевозят по мосту. За него можно получить в два раза больше по весу еды, так что он станет тем неприкосновенным припасом, которых осталось совсем немного.
Он последние несколько недель помогал Отцу Рейли добывать еду. У них есть бумаги на всех детей, но в очередях приходится стоять часами, иногда целый день. Один или два мальчика всегда с ними, чтобы помочь носить припасы. Отопление постоянно отключается, а со столькими пустыми животами, растущими мальчиками с тонкими ногами – положение становится все хуже, пока воздух становится холоднее. Все хотят есть, и иногда припасы в грузовиках кончаются до того, как кончаются очереди. Сегодня ночью придется идти искать еду, он даже попробует поменять оставшееся в холодильнике пиво на что-нибудь непортящееся.
Но важнее встреча с Гордоном. Добраться куда-нибудь без свидетелей практически невозможно, но он почти уверен, что у них получилось. Джона вывозят из приюта в мешке с грязным бельем, Гордон прячется в багажнике чьей-то машины, и они встречаются на чердаке пустого здания.
- У нас мало времени, - сразу говорит Гордон, и Джон согласно кивает. Помещение не проветривается, им душно и жарко, - надежно, но невыносимо. Они и так в холодном поту.
Старый шпионский трюк, говорит ему Гордон, - создай уровни защиты, реши, что спрячешь в первую очередь, а что поверх этого, и когда каждый слой будут снимать, пытайся заставить их думать, что он последний. Постарайся забыть о самых секретных планах.
- Обычно я сказал бы – и надейся на подмогу, но, думаю, тут нам несказанно повезло. – Гордон трет руки, неожиданно кажущиеся старческими, а Джон вздрагивает от этой фразы. – Чего бы Бейн ни хотел от тебя, это даст шанс изучить его. Разница между вами в том, что ты точно знаешь, что он такое, Джон, а он о тебе и понятия не имеет.
В глубине души Джон уверен, что не имеет ни малейшего представления, что из себя представляет Бейн, но ему хватает ума промолчать.
Гордон начинает перечислять свои прегрешения, и многие из них легко подтвердить, во многие легко поверить, а некоторые невозможно представить – начиная от смерти Харви Дента до истории своей семьи, от некоторых сексуальных скандалов до нескольких лет алкоголизма и фляжки, а потом и бутылки в ящике стола. Это похоже на пулеметную очередь, - факты, которые любимый священник мог узнать за годы знакомства, когда каждую историю смягчают эмоции, раскаяние и объяснения. Основа для взаимного доверия и уважения. Узнай он обо всем таким образом, легко можно было бы простить. Джон бы с удовольствием состарился, не зная подобного о человеке, которым мечтал однажды стать, которого мечтал заставить гордиться собой.
Будь они хотя бы друзьями, стройся их отношения на чем-то кроме восхищения… Но к тому моменту, когда он выходит из здания, подняв воротник для защиты от холодного ночного воздуха, спрятав руки в карманы, он не знает, что и думать.
Он обдумывает слова Гордона по дороге домой. Удерживай его интерес. Скармливай ему информацию медленно, по кусочкам. Играй с ним. Ты сказал, что он изучал тебя – делай все, чтобы он продолжил, и изучай его сам. Мне не нравится просить тебя об этом, Джон, но от этого зависит множество жизней.
Эти слова удерживают его от борьбы, когда на голову ему надевают мешок, а его самого бросают на заднее сиденье автомобиля, которого он даже не услышал. Он ударяется головой о дверь и начинает вырываться, но грубые руки укладывают его на спину и связывают запястья, так что он разложен по коленям нескольких наемников, сползая на каждом повороте. Лево, право, лево, лево – они специально играют с его осознанием положения в пространстве, решает он и позволяет себе расслабиться, готовясь к тому, что его ждет.
Бейн. Прочитать его будет тяжело. Большая часть эмоциональных сигналов, которые Джон привык читать – на лице, а маска закрывает большую его часть. К этому добавляется чуждая культурная база и существенная доза абсолютного ебанного безумия, потому что он угрожает взорвать все к хуям, так что его социальные ключи немного не работают. Даже ориентироваться на голос, с дополнительным слоем металлического синтеза, будет тяжело.
Но остаются глаза. Язык тела. Джону придется полагаться на них и надеяться, что он что-то поймет.
В первую очередь, надо понять, что Бейн хочет от него. Возможно, он отпустил его, чтобы проследить за ним к Гордону – в таком случае, он уже исполнил свое предназначение, и им пиздец.
А может, он разобрался в обмане и хочет снять с Джона кожу и сделать из нее подкладку для пальто.
Он подозревает, хотя у него нет доказательств кроме наития, интуиции копа, что дело в чем-то другом. Это игра, и ставки могут быть высоки лично для Джона, но что-то в позе Бейна намекало, что для него они низкие, что он наслаждался страданиями, но в то же время не очень-то переживал за результат. Это не подходит к тому, что Джон извлек из его отношений с Гордоном. Но это не совпадает и с тем, как Бейн убивает: физика он убил утилитарно, без фанфар, но это было скорее на контрасте с грандиозным разрушением футбольного поля. Идеально. Поэтично. Драматично.
К слову о драматичности: его снова поднимают и тащат куда-то. Он слышит шум воды, чувствует запах сырости и конденсата, ощущает влажность даже сквозь мешок. Холодно и, кажется, темно, и его ноги оскальзываются на полу, когда он пытается шагать в ногу со своими похитителями. Его швыряют на стул.
Шаги затихают, и Джон снова один, ждет. Он погружается в мысли.
Его привели сюда не для того, чтобы убить, и не из-за Гордона. С ним играют – отпускают и снова ловят. Это подчеркивает, в первую очередь, власть Бейна над ним. Он приказал вернуться по первому зову, но вместо этого притащил сам, не дав выбора. Что-то это значит.
Они специально дезориентировали его; зачем? Что изменилось бы, знай он место нахождения гиганта с пальцем на красной кнопке? Как будто он, одинокий священник, может вернуться сюда и побить его. Во всем городе нет человека, который мог бы прийти сюда. Так что, если вся эта поездка и мешок были не для Бейна, они были для него. Они хотели лишить его ориентации, испугать его и расстроить и, наверняка, напомнить обо всех неприятных ощущениях его похищения.
В комнате тихо, только капает где-то вода. Он сидит уже минут пять или шесть, когда внезапно соображает, как вспышкой… он слышал, как удалились их шаги и начал ждать, что кто-то придет, что позади откроется дверь.
Как только можно четко - из-за мешка - он говорит:
- Здравствуй, Бейн.
И хотя он не слышал звука приближающихся шагов, - что пугает до мозга костей, потому что мужчина такого размера не должен так двигаться, - мешок внезапно сдергивают с его головы. В этот раз нет слепящего света, он не пробыл в темноте так долго. Он моргает, чтобы приспособиться к легкому полумраку, и поворачивает голову, чтобы посмотреть на возвышающуюся над ним фигуру.
- Блейк, - говорит Бейн, изучая его, как ребенок мог бы изучать собаку, показавшую новый трюк. – Как я рад, что ты смог присоединиться ко мне.
Чего он только ни ожидал, но не этого. Бейн достает нож, но только разрезает пластик на запястьях Джона, оставляя его восстанавливать кровообращение в своих бедных руках, потирая места, где пластик содрал болячки.
Когда он отходит, глаза Джона уже привыкли к сумраку. Он на складе или фабрике, в заброшенном и старом месте. Вода капает откуда-то с крыши. Многие из окон разбиты, и все до одного они черные от грязи. Где-то в промышленном районе, может, одна из старых скотобоен. Он замечает, как выложен кирпич, и пытается сравнить с другими знакомыми ему зданиями, но это может быть что угодно, построенное с тридцатых до семидесятых. Единственное, что он знает - это район.
Бейн снова притягивает его внимание, когда тяжело садится – на стул, точно такой же, на котором сидит Джон. Между ними всего фут или два. Если он протянет ногу, то коснется его ноги. По коже бегут мурашки.
Его не связали показательно, он это понимает. Попытайся он убежать, какой будет толк?
- У меня вопрос к вам, Святой Отец, - отметая все протесты относительно его титула небрежным жестом руки, Бейн продолжает. – Вопрос религиозного толка, и титул к месту. Как бы вы, опираясь на свои знания, определили зло?
Да, этого он определенно не ожидал. Вопрос его потрясает, - настолько, что он едва замечает, как расширяются зрачки Бейна, когда он отшатывается.
Ладно.
- Зло. – Он вспоминает тысячу определений: зло это Сатана, грех, гомосексуализм, убийство, насилие над детьми, уроды, которые разговаривают в кино. Он священник, надо упомянуть ангелов. Бейн следит за ним, снова играет в кошки-мышки. – Это нарушение равновесия.
Его похититель дергается от удивления – едва, и он продолжает, раскрывая свой ответ.
- Никто не обязан положить свою жизнь на то, чтобы всех осчастливить. Но существует баланс, и все мы участвуем в его поддержании. Что бы мы ни делали, дабы оставаться счастливыми, дабы совершенствоваться, доставлять себе удовольствие, - если мы тем самым причиняем несчастье другим в большем объеме, чем сами получаем покой, тогда мы обращаемся ко злу.
Он думает об инструкциях Гордона, и думает, что, возможно, поставил на кон слишком много. Брови Бейна сходятся на переносице, на лбу залегает складка, и Джон так занят тем, чтобы отметить это, что почти пропускает ответ на свою философскую тираду.
- Ваш ответ разительно отличается от того, что я слышу обычно от людей вроде вас. Капиталистов, не католиков, - поправляется он, когда лицо Джона кривится.
Он не знает, почему, но он практически уверен, что ни одно из этих слов не описывает того, о чем думает Бейн. Капитализм не его враг. Джон думает, что если бы сам подбирал слова, он бы сказал «мягкотелые».
Все в Бейне противно этому слову. Его, наверное, целая миля – метал, мускулы и кожа; высокотехнологичный варвар. У Джона по всему телу иголки. Он не знает, как ответить на обвинение, и начинает говорить без умолку.
- Убийство, к примеру, - абсолютное зло, потому что забирает сущее целиком, жертвует его на алтарь собственных прихотей, или выгоды, или удовольствия. В каких-то случаях его можно оправдать; убийство ради самообороны едва ли доставляет удовольствие, и уже само будет останавливать нарушение баланса.
- Но скажите мне, что насчет ответственности? Что за долг у нас заботиться о других? Нет ли зла в том, чтобы сидеть спокойно, пока ближние страдают?
Бейн снова требует ответа, а горло у Джона совсем пересохло. Он пытается заговорить, но только кашляет. Когда он поднимает глаза, Бейн отошел, бесшумно, как всегда, и возвращается с водой для него.
Принимать питье из его рук становится привычным. Он впервые замечает, какой крошечной кажется бутылка в его руке. Сердце бьется в груди как отбойный молоток, и когда он отворачивает крышку, то роняет ее на пол. Она катится по грязному полу, закручивается вокруг себя пять долгих секунд и, наконец, останавливается. Джон смотрит и чувствует взгляд Бейна на себе.
- Мы уже обсудили, что вы готовы сделать, чтобы спасти жизнь своих сирот. – Блядь. Он резко поднимает голову, разливая воду дрожащими руками, и Бейн издает какой-то успокаивающий звук сквозь свою маску. Как взрослый ребенку. – Я не причиню им вреда. Специально. Но что мне интересно больше, так это насколько далеко вы готовы зайти, если их жизнь не будет стоять на кону. Что будете терпеть ради, к примеру, еженедельных поставок продовольствия прямо к вам вместо того, чтобы ждать в очереди у армейских грузовиков с остальным городом?
И хоть он внимательно слушал раньше, теперь он жадно глотает каждое слово, засасывая воздух между зубов. Он помнит слишком ярко, каково лежать в темноте и думать только о еде. Это не случайность, но он не уверен, где причина и где следствие: обращение с ним и эта приманка.
- Чего, - он почти задыхается, - это будет стоит?
Секреты. Он в этом уверен. Полные животы секретов (они не могут все быть правдой, он решил для себя, потому ему нужен кто-то, ради кого он будет здесь сидеть, и если ради своего рассудка он сделает из Гордона фальшивого идола, пусть будет так), о которых ему рассказали этим утром. Он сможет сделать это. Он поиграет в неуверенность еще немного, начнет сдаваться, начнет говорить, вытащит побольше из Гордона, протащит детей через эту осаду, и они никогда не узнают, каково задумываться о том, чтобы пожевать завалявшийся в кармане чек из магазина на углу.
Но Бейн не требует его секретов.
Страшно смотреть, как двигаются его мускулы, когда он встает – будто на глазах оживает гора. У Джона от удивления приоткрывается рот, когда он подходит ближе, и Бейн пользуется этим, протягивая руку, касаясь указательным и средним пальцами его нижней губы, а потом проталкивая их внутрь. Они прорываются между его зубов, ему в рот, все еще приоткрытый от шока вторжения. Ногти скребут по нёбу, затем подушечки пальцев ложатся на язык. На вкус Бейн как моторное масло и имбирь, и Джон отшатывается на секунду слишком поздно, вырываясь. Он уже прижимался к спинке стула, и от этого движения стул опрокидывается, и он падает на бок. Он поднимается на четвереньки и не может поднять головы, краснея от неожиданного стыда и жара, которые не может описать словами.
Человек (как бы ни противилась немилосердная часть его этому определению) над ним смеется.
Дело осложняется.
-----
Он говорит нет.
Вернее, он встает и пытается вломить Бейну с ноги, и в очередной раз тот отбрасывает его в сторону как букашку, радостно смеясь, что нашел марионетку, которая так красиво танцует. В синяках и излучая враждебность, он уходит. Против спокойной угрозы Бейна он чувствует себя котом, рассерженным, что его бросили в ванну.
Он пешком идет к приюту два часа. Он не видит ни следа ни Бейна, ни его людей. К тому времени, как он добирается до места, мягко идет снег. Он не будет этого делать. Он скажет Гордону, что Бейн хотел узнать, где тот прячется, и потерял интерес, когда Джон сыграл дурачка.
Этим утром он собирает обратно в коробку свои мелочи, страстно изучает бутылку скотча и идет помогать Рейли (все еще одетому в джинсы и футболку) с едой на эту неделю. Он задумается, потом, совпадение ли это, но пока они отсутствуют, человек с ножом вламывается в приют и забирает муку с прошлой недели и кучу яблок, столько, сколько может унести.
Он сказал нет…
Старший из мальчиков в приюте пытается остановить грабителя и получает кулак в лицо и нож в руку. Он плачет – сильный подросток, который за годы, наверное, не проронил и слезинки, - оттого, что подвел свою семью, позволил этому случится, и теперь все умрут от голода.
Священник мог бы сдаться, но Джон наполовину уверен, что это не совпадение, что Бейн как-то подослал грабителя, так что он держится. Просит, занимает, ворует у соседей.
Но затем рана воспаляется, и никто не может найти антибиотиков, каждая аптека вычищена дочиста, а больницы переполнены больными, - и Джон достигает точки, когда понимает, что просто не может позволить себе сохранить гордость.
Самое смешное, решает он, открывая бутылку скотча, что технически он был в группе риска на проституцию, ну, лет где-то десять назад. Каждый демографический фактор, о котором только можно подумать, указывал ему в этом направлении, а он последовательно отказывался, или, вернее, умудрялся избегать этого из чистого упрямства и удачи. А теперь, взрослый мужчина, не считающий себя кем-то, с кем можно связываться, - вот он. Джон щедро наливает себе несколько раз, осушает стакан и выходит на улицу, чтобы кто-нибудь отвез его к Бейну.
В этот раз ему не завязывают глаза и оставляют свободными руки, но думать отчего-то в сотню раз тяжелее. Дорога занимает слишком мало времени, и к моменту, когда они приезжают, он сжимает руки в кулаки, сжимает зубы так, что кажется, будто челюсть трещит. Он едва может открыть рот, когда его проводят в комнату позади склада.
Бейн, по крайней мере, выглядит удивленным, хоть и не слишком. Джон старается об этом не думать.
- Антибиотики, - выдавливает он. – Другие медикаменты, когда понадобятся. Добавь это к продовольствию и можешь… мы можем… мы договоримся.
- Даю слово, - отвечает Бейн, вставая из-за стола, покрытого бумагами. Джон слышит, как Гордон кричит ему – подойди ближе, встреться с ним на полпути, попробуй заглянуть в бумаги. Он остается на месте, крепко сжав зубы, чувствуя машинное масло на корне языка.
Ему кажется, на какой-то дикий, идиотский момент, что Бейн идет к нему, чтобы поцеловать, но потом он вспоминает, что у того практически нет рта, - и затем их тела соприкасаются.
Его как будто подхватывает ураган. В одно мгновение он стоит, в следующее он на полу. Нет боли от падения – Бейн поддерживает его. В первую очередь он опять снимает с него воротничок, а затем штаны. Бейн не пытается взять его – не в первый раз, - просто прагматично приспускает собственные штаны и начинает тереться об него. От первого рывка из Джона вылетает воздух, второй ловит его на вдохе, и когда ему кажется, что он задохнется, и он в ужасе поднимает глаза, Бейн хватает его руку и тянет ее…
Первый раз отвратительный, быстрый и пугающий, но благословенно короткий и, слава Богу, без проникновения. Его ладонь касается горячей кожи, он чувствует шрамы и вес и понимает, что Бейн мог бы порвать его на клочки, если бы захотел. Они встречаются глазами, и Джон вспоминает старый семинар по феминизму, и как усталая женщина объясняла, что дело не в сексе, а во власти. Бейн трется об него, пока кости не начинают трещать, пока он не превращается в комок синяков, пока внезапно все не кончается. Никто его не трогает, он лежит на полу в прострации.
- Перевернись, Блейк.
Это все еще первый раз? Может быть, второй. Первый с половиной, истерично думает он, пока Бейн поднимает его с пола, ставит на четвереньки и раздвигает ему бедра. Джону снова страшно, но все, что он чувствует, это теплое прикосновение рук, поднимающихся по его бедрам. Они касаются, задерживаются, держатся на его коже, удерживают его от того, чтобы не развалиться на части.
Это длится и длится. Джон думает, что Бейн может его изучать – как животное, которое планирует приобрести, но потом понимает, что он, наверное, ждет чего-то. Джон поднимает голову, смотрит на него через плечо. Его лицо все еще красное от злости.
- Ваша вера не дозволяет подобного, - говорит Бейн, когда они встречаются глазами, и Джон опускает голову, краснея пуще. Невозможно смотреть ему в глаза. Даже злости, думает он, недостаточно, чтобы поддерживать эту вызывающую неподвижность.
Оказывается, и не надо. Палец Бейна входит в него. В противовес тому первому разу, когда он вторгся в его рот, нет царапанья ногтей. Через какое-то время он понимает, почему: во-первых, палец щедро смазан… чем-то: не смазкой, может спермой, а во-вторых, на Бейне все еще перчатки. Ощущение вторжения чуждое, непохожее ни на что, испытанное им ранее. В него не впервые засовывают пальцы, но впервые это так грубо, так настойчиво, так грязно. Он спрашивает себя, что еще Бейн делал в этой коже.
Его член предательски дергается, и Бейн смеется так, что все тело горит. В этот раз он пытается броситься на него, но тот рукой придерживает его за талию, поднимает, несет через всю комнату, нагибает над столом. Одна рука держит его за шею, так сильно, что он почти задыхается. Вторая снова проникает в него.
В тот момент, когда Джон решает, что с этим можно жить, Бейн находит его простату. Звезды пляшут белым перед глазами Джона, а рука перемещается с его шеи и хватает за волосы. Его бедра движутся почти безвольно, и когда в награду Бейн трет его простату, нервно дергаются.
Человек, который держит Готэм в плену своих безумных планов. Джон Блейк ебет себя его пальцами.
- Я заберу вашу боль и удовольствие, - обещает он, прижимаясь к спине Блейка всем своим весом, заставляя его замереть от теперь уже пугающего давления. Палец сгибается так, что ему на мгновение кажется, что Бейн проткнет его как крючком. Боль прокатывается под кожей горячей волной, и он всхлипывает.
Быстрый вздох отчетливо мелодичен сквозь маску. Он не уверен, кончил ли Бейн раньше, или только сейчас возбудился, но неожиданно его член между ног Джона, медленно и горячо, в противовес пальцу, который теперь движется так быстро, что не получается вдохнуть.
- Грань между ними стирается, когда ощущения сильны. Я причиняю боль? Вы не уверены. Хотите, чтобы я остановился, но вы все равно ерзаете. Где ваше сопротивление? Я украл его вместе с вашим достоинством?
О Господи, о блядь, давление вернулось, палец Бейна замер, и Джон откровенно плачет. Его бедра плотно прижаты к столу, он едва может вздрогнуть – раз, два, и конец, слезы и сопли на бумагах перед ним.
- Украл, но вам это даже нравится. Сейчас, Святой Отец, кончайте сейчас.
И хотя тело больше не слушает его приказов, оно отлично подчиняется приказам Бейна. Он кончает мгновенно, сильнее, чем когда-либо в жизни, и оргазм длится и длится. Каждый раз, когда он ощущает последнюю пульсацию, палец снова касается его простаты, вынуждая его на очередное сокращение мышц, и он лежит, выжатый насухо и все еще дергающийся. Тихие жалобные хрипы вырываются из его горла.
- Интересно, смогу ли я… - начинает Бейн, но Джон избавлен от знаний о его дальнейших планах. Пережитый стресс догоняет его едва излечившееся тело, и за секунду до того, как его глаза закатываются, он понимает, что сейчас произойдет.
Джон теряет сознание, лежа на бумагах, к которым он должен был подобраться несмотря ни на что, а вместо этого порвал в клочья.
--
Он мог бы сказать «нет» в следующий раз, но оно того стоит. Он просыпается полностью одетым – кроме воротничка. Наверное, Бейн оставил его себе, и он немного рад, что не приходится снова одевать его.
После того, что случилось, это кажется слишком неправильным.
Джону бы никогда не хватило смелости вернуться, если бы он не проснулся в безопасности, в собственной постели в приюте, усталым и с синяками. Но решает все то, что он слышит.
Мальчики внизу, и они смеются. Его ждет тарелка с теплым супом на прикроватном столике, и горячая чашка чая. Отец Рейли тоже рядом, и несколько долгих секунд Джон не может заставить себя посмотреть ему в глаза.
Он не знает, что сказать, но тот заговаривает первым.
- Они приказали мальчикам лучше заботиться о тебе. Сказали, что раз ты будешь заниматься с Бейном, тебе необходимо есть трижды в день, и твои отказы от еды просто недопустимы.
Ему нечего на это ответить, так что он тянется к чаю, но его участия в разговоре и не требуется. Рейли продолжает, разбито. Он предназначен для воспитания, не для военного времени. Хорошо, что Джон теперь здесь.
- Заниматься? Серьезно? Да он по полу тебя размажет. И, судя по твоему состоянию, он уже это сделал. Но что бы ты ни делал, оно работает.
Работает. Он жадно берется за суп, и, впервые с того дня, как пришел в себя, чувствует сытость.
В этот момент он понимает, что чего бы Бейн ни хотел, он сделает это, если только сможет. Это понимание все еще горит в нем тремя днями позднее, когда люди с пистолетами и каменными лицами приходят, чтобы забрать его в ночь. Рейли смотрит на него, будто на жертвенного агнца, и Джон задается вопросом, правда ли он не понимает, или не дает себе понять.
В этот раз его швыряют в пустую комнату в заброшенном офисном здании. На полу маленький матрас.
Люди Бейна слишком вышколены, чтобы ухмыляться, но он спиной чувствует ухмылки, и к тому моменту, как тот заходит, где-то полчаса спустя, Джон уже на взводе. Горячая голова, звали его, но Бейн будто кожей чувствует, что он нарывается.
Он поднимает руки, цепляет их за что-то под пальто. Блейк видел немало съемок, и догадывается, что это какая-то кожано-металлическая защита; он знает, что Бейн делает этот жест только когда готовится к чему-то.
Он также знает, что проиграет, и заставляет себя сглотнуть, улыбнуться той улыбкой, которую рассерженный мальчик никогда не мог выучить, но которую теперь может изображать идеально.
Это сбивает Бейна с толку. Его глаза расширяются, руки опускаются, и Джон рад подтверждению того, что это был агрессивный жест. Он чуть меньше ощущает себя стоящим рядом с готовой взорваться бомбой. (Он думает о той, что ездит сейчас по городу; представляет, как автомобиль попадает колесом в яму, и они все умирают, а ему не приходится переживать то, что сейчас произойдет.)
- Как ваш мальчик? Раненый? - спрашивает Бейн, и Джон не знает, угроза это или оливковая ветвь, но ради спасения своей шкуры он принимает ее за второе и улыбается своей настоящей улыбкой. Об этом приятно думать.
- Он быстро выздоравливает. Воспаление спало, и жар ушел. Похоже, он будет в порядке.
Пока он говорит, Бейн снимает пальто. Голос Джона замирает к концу предложения, реагируя на обнажение его широких плеч.
- Хорошо, - соглашается его монстр, делая шаг к нему. В этот раз он, похоже, не рад пуговицам на черной рубашке Джона, потому что хватается за воротник и дергает. Нитки рвутся, пуговицы разлетаются, и все тело Джона замирает от шока. А затем он понимает, что хочет его.
- Ох, блядь, - говорит он, отстраненно, когда Бейн толкает его на матрас и открывает нож. Почему от этого стояк не уходит, Джон не знает, но почему-то не уходит, а все, что делает Бейн, это тянется к его ногам и зачем-то разрезает его шнурки. Будто ему проще их уничтожить, чем мучиться с мелкими узелками. Джон не знает, почему, когда он двигается с такой невозможной грацией.
Тот факт, что ему не терпится добраться до его кожи, пугает и волнует.
- Ваш сегодняшний вопрос, - говорит ему Бейн. – Ваша теория морали, когда зло всего лишь дисбаланс в уравнении. Что будет, когда ставки поднимутся? Если бы я сказал, что вы должны убить одного человека, и я подарю вашим сиротам жизнь, вы сделаете это?
Ботинки Блейка слетают с кровати. Уверенные пальцы стягивают носки. Бейн берет одну ступню в руки и большим пальцем нажимает на какую-то точку в подъеме, отчего ногу хочется выдернуть, но когда давление пропадает, приходит удивительное чувство, будто пропало напряжение, с той же легкостью, с которой Бейн разрезал его шнурки.
- Блейк, - журит, журит, что он сде – о.
- Зависит. Нет. Да. В смысле, я бы сделал, но это, наверное, неправильно.
Ох. Рубашка спадает с плеч, и брюки тоже исчезают. В тот раз они так и не разделись, никто из них, а теперь на Джоне ни нитки. Бейн все еще в штанах, ботинках, своем странном жилете и маске, опираясь на одну руку нависает над матрасом, над ним - в этой удивительной манере, которая не должна быть доступна человеку его размеров.
- Честно. Увеличим масштаб. Будь у вас шанс убить сотню мужчин и женщин, чтобы спасти миллион, вы бы нажали кнопку?
Джон вздрагивает. Этот разговор лучше ведра ледяной воды убивает возбуждение. Если Бейн и замечает, что Джон не реагирует, его это не волнует.
- Я не идиот. Я знаю, к чему вы клоните, и вы не заставите меня сказать, что то, что вы делаете, хоть в какой-то мере правильно.
Храбрые слова для кого-то в его положении, и Бейн это подчеркивает без единого слова. Нож просто перемещается, кончик прижимается к его подбородку, так, что если он заговорит, то насадится на него. Все, что остается – это выгнуть шею, оставив горло полностью обнаженным.
Снова возбуждение. Его собственное, и Бейна; он чувствует, как тот меняет положение, бедра приближаются, дыхание становится глубоким и ровным. Маска не подчеркивает дыхание, но тонкие трубочки, которые пересекают рот как клыки, едва заметно вибрируют. Колено Джона касается его ребер, он чувствует, как они поднимаются и опускаются, следит за изменение положения. Откладывает знание для дальнейшего использования. Забывает о мыслях, когда нож тихонечко, нежно его царапает.
- Пятнадцать миллионов спасут мир. Огонь очищает, - обещает ему Бейн, и затем нож пропадает. Падает на столик рядом с ними, и Джон снова может дышать.
До тех пор, как Бейн не тянется к собственным бедрам и не приспускает штаны, обнажая покрытые шрамами бедра и полу-возбужденный член, который обещает стать очень внушительным. Джон встречается лицом к лицу с суровой реальностью того, что это ему придется принять в себя.
Он трахался раньше, естественно. Он не испуганный гетеро мальчик, трясущийся над своей так называемой анальной девственностью. Но он знает, что без подготовки, без смазки, если Бейн будет хоть чуточку груб, он может его серьезно травмировать.
- Смазка и презервативы? – давится он словами, поднимая глаза, когда понимает, что пялился слишком, слишком долго.
Брови Бейна ползут вверх, и он склоняет голову к плечу в удивлении. Джон только через секунду понимает, почему. Это прозвучало, как что-то, чтобы сказал он, не его персонаж. Пойманный, он краснеет и заикается.
- Я не родился священником, знаете.
Этого Бейну хватает, и он тянется к сброшенному пальто. Он достает маленький пакетик смазки, но презерватива, похоже, не будет, и на секунду Джон собирается настоять, пока не вспоминает, что, - точно, он не в том положении, чтобы настаивать на чем-либо, да и вообще, ему осталось жить, дай Бог, три месяца.
Так что, какая вообще разница? Пальцы Бейна, смазанные за то время, что он размышлял о своей судьбе, толкаются в него. Перчаток в этот раз нет, его ногти короткие и чистые, и первый палец медленно проникает внутрь. Джон дышит через нос, отворачивая голову на сторону (на матрасе нет подушек, очень по-деловому, и он соображает, что никто и не думал, что на нем будут спать), и терпит. В этот раз об удовольствии речь не идет, просто несколько долгих мгновений, прежде, чем Бейн добавляет еще один палец. Сегодня его растягивают.
Пальцы движутся вперед и назад. Раздвигаются. Работают, работают, и чем больше они пытаются его расслабить, тем больше Джон зажимается. Что раньше было любопытным теплом, сейчас стало простым страхом, кислым и болезненным. Он встречается с Бейном глазами, ожидая поймать в них безразличие или недовольство.
Он не ожидает увидеть мягкое любопытство, будто Бейн тоже старается его прочитать. Интересно, насколько все очевидно – может, его вранье написано на его лице так же, как фанатизм Бейна отражается в дергающемся нерве под челюстью?
- Простите, - говорит он. Глупо извиняться. Но все же. – Простите, я просто давно не… и вы пугаете меня, если честно.
Кто-то другой бы оскорбился. Бейн улыбается под маской, он знает это точно, хоть и не знает, что выдает улыбку, - и сгибает пальцы, как сделал в прошлый раз, находя его простату и награждая его обломанным куском удовольствия, настолько четко отмеренным и контролируемым, что это его пугает. Но в хорошем смысле. Джон берет себя в руки. Он ебучий коп, он может это сделать.
- Я. Наверное, больше помню, как делать минет.
А вот это правильно. Тело Бейна падает, на него, через него, прижимается с собственническим рычанием, которое прорывается через маску как рев двигателя хорошей машины и делает просто странные вещи с ним. И потом, когда Джон готов скрестить ноги у Бейна на пояснице, тот скатывается с него, садится, ставит его на четвереньки, подтаскивает к себе и пихает головой себе в пах. Настойчивый.
Отлично.
Он и член давно не сосал, но чтобы вспомнить все нужно не больше секунды, и он рукой берется за основание, давит большим палецем под головкой. Быстро лижет языком, чтобы попробовать каплю спермы, наполовину уверенный, что на вкус будет – но нет, в этом отношении Бейн вполне себе человек.
За первые несколько попыток, когда он пытается найти особенно чувствительные местечки, определить давление, которое вызывает дрожь и вздохи, Бейн снова вставляет в него пальцы, просто лаская, не пытаясь растянуть его. Это отвлекает настолько, что он сразу соскальзывает слишком далеко и заходится в приступе кашля. Он отстраняется и посылает Бейну негодующий взгляд, на который тот, к его удивлению не реагирует. Но, учитывая ситуацию, ему положена поблажка.
Так что Джон сосет так, будто просит искупления, и Бейн молчит ровно до того момента, как он кончает.
Об этом, наверное, в отчете Гордону писать не стоит.
продолжение в комментариях
Автор: underwater_owl
Ссылка: Stigmata
Переводчик: Паша *зе щилдс ар даун, сэр* Чехов
Пейринг: Бейн/Блейк (Возрождение Темного Рыцаря)
Рейтинг: NC-17
Размер: ~17,000 слов
Категория: слеш
Предупреждения: даб-кон, блад-плей, связывание, .практически не вычитано
Саммари: по заявке на tdrk-memeБейн посылает своих людей за священником, который помогает Джиму Гордону и его людям. Блейк в приюте, когда они приходят за Отцом Как-его-там, так что он надевает воротничок и притворяется священником.
Бейн изрядно удивлен, когда вместо какого-то старикашки он встречает молодого и страстного "Отца" Джона Блейка. Он не только не причиняет ему вреда (потому что втайне у Бейна слабость к людям, которые заботятся о детях), но и начинает присылать в приют еду... а иногда "просит" Отца Блейка навестить его и отплатить за щедрость.
Обман не держится долго.
СТИГМАТЫСтигматы
Прошло шесть дней, как они схватили его. Четыре, как он должен был встретиться с Гордоном, три, как его кормили, и день с момента, когда ему в последний раз давали воду.
Тихое ощущение триумфа, которое поддерживало его первые дни - оттого, что он убедил их в том, что белый воротничок священника принадлежит ему, - это ощущение исчезло.
Теперь он не чувствует ничего кроме всепоглощающей ебучей жажды. Живот сводит судорогами, руки горят от того, что запястья последние часа три связаны у него за спиной.
Когда все меняется, он это едва осознает. Его вздергивают на колени за ноющие руки, и он вскрикивает. Звук приглушает мешок у него на голове, но этого едва ли достаточно. Рывок, и внезапно мир становится ярко-белым от света.
И он знает, знает, что это трюк, чтобы сломить его, но осознание не удерживает от того, чтобы податься вперед, когда пластик касается губ. Вперед, к прохладной воде, когда бутылку подносят к губам.
Вокруг люди. Он пытается сосчитать их, пытается подвинуться, чтобы стоять на коленях и суметь вскочить и убежать, а не сидеть почти на заднице, заваливаясь на бок, - но потом вода скользит по иссохшему горлу, и он чувствует себя настолько жалко благодарным, что забывает думать. Глоток, два, и бутылку убирают. Он знает, что его стошнит, если он выпьет еще, но все равно следует за ней и останавливается только когда большая, широкая ладонь оборачивается вокруг его горла, останавливая его.
Джон поднимает глаза, видит маску, и просто физически не может заставить себя оторваться от нее, встретиться с Бейном взглядом. Его глаза темные, и он не может разобрать их цвет, но будто бы читает в них что-то – может, удивление.
- Спасибо, - говорит он, прочищает горло. – И иди на хуй.
Кто-то пинает его в живот. Он думал (наивно), что ничто не может быть хуже его голода, – он ошибался. Он сгибается, живот мучительно выворачивает, и он чувствует, как сталкивается с ногами Бейна, опираясь плечом на его колено. Значит, не Бейн его пнул, он стоит на месте, будто врос в землю. Джон медленно выпрямляется, тяжело дыша. Он смотрит на разозленного наемника, который и ударил его. Затем обратно на его лидера.
- Вот чем теперь вы занимаетесь? Убиваете детей и похищаете священников?
В цель. Глаза Бейна сужаются, и у Джона целая секунда, чтобы задуматься, можно ли считать успехом удачное выведение Бейна из себя. Но его ответ хотя бы что-то проясняет.
- Ваши дети в порядке. За ними следят мои люди, и они не позволят их обидеть. Дети в большей безопасности, чем были бы с вами, Святой Отец.
- Не зовите меня Отцом, - поправляет он. Хороший мальчик-католик где-то в глубине его души такого не потерпит. – Просто Блейк. Вы даете слово, что им не причинили вреда?
Он ни единому слову не поверит, но священник бы спросил, поверил бы, и он ненавидит себя за облегчение, которое чувствует, когда Бейн кивает. Кто-то стоит у него за спиной, и Джон не осознает, что у этого человека нож, пока тот не перерезают связывающий запястья ремешок. Его руки свободны, и Блейк давится криком боли от движения измученных мышц. Тот умирает в его горле, не вырываясь, и когда он поднимает глаза, Бейн точно – не в его воображении – выглядит впечатленным. И почему-то замершим, будто заманивает птичку на ладонь. Как только ему приходит в голову это сравнение, он собирает всю свою решимость и твердо говорит:
- Можете делать со мной все, что хотите, но я вам помогать не буду.
А затем теряет сознание прежде, чем Бейн его убьет, чувствуя слабый триумф и всепоглощающий голод.
--------
Когда он приходит в себя, в его вене капельница, а в голове туман, намекающий на наркотики. Он тут же вытаскивает иголку, и садится, выскальзывает из кровати, когда слышит голос:
- Как у вас с верой, Отец?
Джон облизывает губы. Он голоден, но не всеобъемлюще, и все еще хочет пить. Он пытается заговорить, голос царапает горло, и он думает о питательных трубках и лекарствах, - о вторжении. Его глаза сужаются, и он готовится закричать.
- Не надо, - обрывает его Бейн. Голос у него как метал, и не оставляет шанса на неповиновение. Челюсть у Джона щелкает, и он готов поклясться, что глаза Бейна сверкают. Он отбрасывает эту мысль и молчит, пока Бейн выходит из тени, приближается к нему с еще одной бутылкой воды в руках. В этот раз, Джон выхватывает бутылку у него из рук до того, как ее поднесут к губам. Он все еще чувствует клеймо прикосновений этих пальцев, когда он в последний раз был в сознании (и сколько дней назад это было?) и не знает, что думать.
Так что он возвращается. Делает то, чего не может себе позволить, теперь, когда он пытается спасти мир и не верит в совпадения. Джон забывает о долге и спрашивает бездумно:
- Дети?
Об этом легко спросить, и это самая правильная тактика, через секунду говорит ему логичная, полицейская часть его мозга, когда Бейн без колебаний позволяет ему взять бутылку, кивая в будто бессознательном одобрении. Это хороший вопрос для Джона-священника, и глаза Бейна, кажется, смягчаются от металла до чего-то напоминающего кремень.
Он рано расслабляется.
- Я даже не знаю, Отец. Как комиссар Гордон?
Сердце замирает в груди. Он сглатывает, слегка качает головой. Бейн из кармана своего кожуха достает пакетик с миндалем и протягивает ему. Джон чувствует, как рот наполняется слюной.
Ему приходится соображать быстро.
- Если вы думаете, что что-то – что угодно, - может заставить меня предать любого из моих прихожан, или святость исповеди, я вынужден вас разочаровать, - дрожать легко. Голод вернулся, и ему не надо призывать ложь на свое лицо, когда он поднимает голову. Его глаза остаются на миндале.
Бейн снова прячет орехи в карман. Передышка закончилась, и Джон мельком поднимает глаза, прежде чем снова опустить их. Запястья в страшных синяках и ссадинах. Он пытается по болячкам угадать, сколько дней был без сознания.
- Я понимаю ваше нежелание нарушать правила веры, - говорит Бейн, со своим странным акцентом и еще более странным уважением в голосе. – Но если ваша жизнь зависит от этого?
У Джона комок в горле, и в этот раз голод ни при чем. Как у вас с верой? На самом деле, Джон несколько лет, как ушел от Церкви, и даже молитву Деве Марии помнит только по четкам.
Но теперь он молится, и пусть это делает его флюгером.
- Вам придется меня убить.
Проблема в том, что Бейн, похоже, готов именно так и сделать. Или хуже:
- А как же сиротки, Святой Отец? Их мне тоже придется убить?
Он не думает. (Скользкая дорожка – поддайся единожды, и прощай, контроль.) Он бросается Бейну в лицо, цепляется за респиратор, пытаясь зацепиться пальцами за него, сломать…
Кончики его пальцев только касаются металла, а он уже отброшен в сторону как бумажная салфетка, не столько с силой, сколько умело. Бейн использует его же инерцию с холодным расчетом, который до дрожи пугает Джона – ведь он даже не пользуется необъятной силой, которой у него так очевидно в избытке. Он не просто сильнее, он лучше.
Он падает на пол, переворачивается, замирает на мгновение. Пытается отползти, когда слышит, как Бейн подходит, и скалится, чувствуя еще один прилив адреналина от того, что его горло опять в чьих-то руках. Одна хватает за загривок, жестко, и подтаскивает его, ставит, как куклу, на колени. Другая касается кадыка, – и он чувствует какой-то рывок.
Джон только через секунду понимает, что произошло. Бейн вытащил белую как-там-эту-поебень у него из воротника. Он проклинает себя за то, что так никогда и не сподобился спросить у Рейли, как она правильно называется, и проклинает еще раз, когда Бейн хватает его за волосы и дергает так, что на глаза наворачиваются слезы.
В любом другом контексте ему бы понравилось. Но сейчас легко было позволить себе задрожать от голода и истощения. Легко разрешить глазам гореть от бессильной злости. Бейн постукивает белым прямоугольником по маске, как нормальный человек провел бы по губам, и Джон чувствует себя дичью на охоте.
- Я верю, что вы пожертвуете собой ради них, но стоят ли того правила вашей религии? Лидеры вашей церкви жиреют, пока ваши сироты тощают. Вы поставите эти каноны выше них? Что он сказал вам в исповедальне? Я готов поверить, что ничего, Святой Отец, но должен удостовериться.
Джон становится на колени и дает Бейну увидеть на своем лице битву между болью и облегчением. Да, пусть думает о правилах, о том, что он не хочет раскрывать правду, хоть рассказывать и не о чем. Пусть думает, что это бесполезно. Пусть потеряет интерес.
- Мне жаль. Я не… не знаю.
Рука Бейна соскальзывает, и он падает на пол. Форменные штаны уже изгажены шестью или семью сортами грязи. Комната качается, он видит, как меняется поза Бейна, будто он использовал свое самое мощное оружие и решил, что Блейк еще стоит. Он готов заплакать от облегчения. Но есть что-то еще – что-то в позе Бейна, когда он решает, что Блейк сдался, предал правила своей веры, нарушил тайну исповеди. Он не может сказать точно, но Бейн реагирует, когда он сдается. Об этом слишком страшно думать, но это можно использовать.
Впервые за время своего заключения Джон молит:
- Пожалуйста. Мне надо вернуться к ним. Физическая забота – всего лишь половина того, что необходимо ребенку.
- И то едва ли, - соглашается Бейн, почти устало, и Джон поднимает голову от удивления от его тона, не уверенный, как и что вообще. Его мыслительный процесс снова перемыкает, когда пакетик миндаля падает ему на колени. Он снова пялится на орехи, он знает, и в этот раз не рад этому, хочет оторвать глаза, потому что Бейн тихо смеется над ним. – Храбрый, для священника. Мы можем договориться, вы и я – как вы просили звать вас, Святой Отец?
- Блейк, - говорит он оцепенело, подбирая орехи. Теперь Бейну нет смысла его травить, думает Джон, он ведь может переломить ему хребет в секунду. Он замечает, что снова начал дрожать – или не переставал, и когда пытается прекратить, понимает, что не в состоянии.
- Кто-нибудь отвезет тебя домой,- тихо соглашается Бейн, отворачиваясь к двери. – Но я скоро пошлю за тобой, и ты пожалеешь, если не послушаешься, Блейк. Пожалеешь, если не воспользуешься этой возможностью.
Он уходит прежде, чем Джон поднимает глаза. Его возвращают на порог приюта, к радостным крикам и объятьям мальчиков, прежде, чем он задумывается о том, что все это значит.
-----
Ему не дают времени задуматься. Все слишком быстро закручивается. Под покровом ночи он перевозит несколько коробок с личными вещами в приют. Ему приходится – временно – попрощаться со своей квартирой, так что он берет с собой каждую личную безделушку, которую подозрительно было бы не иметь, а еще по-настоящему хорошую бутылку виски, которую получил с последним повышением. Алкоголь не входит в число припасов, что перевозят по мосту. За него можно получить в два раза больше по весу еды, так что он станет тем неприкосновенным припасом, которых осталось совсем немного.
Он последние несколько недель помогал Отцу Рейли добывать еду. У них есть бумаги на всех детей, но в очередях приходится стоять часами, иногда целый день. Один или два мальчика всегда с ними, чтобы помочь носить припасы. Отопление постоянно отключается, а со столькими пустыми животами, растущими мальчиками с тонкими ногами – положение становится все хуже, пока воздух становится холоднее. Все хотят есть, и иногда припасы в грузовиках кончаются до того, как кончаются очереди. Сегодня ночью придется идти искать еду, он даже попробует поменять оставшееся в холодильнике пиво на что-нибудь непортящееся.
Но важнее встреча с Гордоном. Добраться куда-нибудь без свидетелей практически невозможно, но он почти уверен, что у них получилось. Джона вывозят из приюта в мешке с грязным бельем, Гордон прячется в багажнике чьей-то машины, и они встречаются на чердаке пустого здания.
- У нас мало времени, - сразу говорит Гордон, и Джон согласно кивает. Помещение не проветривается, им душно и жарко, - надежно, но невыносимо. Они и так в холодном поту.
Старый шпионский трюк, говорит ему Гордон, - создай уровни защиты, реши, что спрячешь в первую очередь, а что поверх этого, и когда каждый слой будут снимать, пытайся заставить их думать, что он последний. Постарайся забыть о самых секретных планах.
- Обычно я сказал бы – и надейся на подмогу, но, думаю, тут нам несказанно повезло. – Гордон трет руки, неожиданно кажущиеся старческими, а Джон вздрагивает от этой фразы. – Чего бы Бейн ни хотел от тебя, это даст шанс изучить его. Разница между вами в том, что ты точно знаешь, что он такое, Джон, а он о тебе и понятия не имеет.
В глубине души Джон уверен, что не имеет ни малейшего представления, что из себя представляет Бейн, но ему хватает ума промолчать.
Гордон начинает перечислять свои прегрешения, и многие из них легко подтвердить, во многие легко поверить, а некоторые невозможно представить – начиная от смерти Харви Дента до истории своей семьи, от некоторых сексуальных скандалов до нескольких лет алкоголизма и фляжки, а потом и бутылки в ящике стола. Это похоже на пулеметную очередь, - факты, которые любимый священник мог узнать за годы знакомства, когда каждую историю смягчают эмоции, раскаяние и объяснения. Основа для взаимного доверия и уважения. Узнай он обо всем таким образом, легко можно было бы простить. Джон бы с удовольствием состарился, не зная подобного о человеке, которым мечтал однажды стать, которого мечтал заставить гордиться собой.
Будь они хотя бы друзьями, стройся их отношения на чем-то кроме восхищения… Но к тому моменту, когда он выходит из здания, подняв воротник для защиты от холодного ночного воздуха, спрятав руки в карманы, он не знает, что и думать.
Он обдумывает слова Гордона по дороге домой. Удерживай его интерес. Скармливай ему информацию медленно, по кусочкам. Играй с ним. Ты сказал, что он изучал тебя – делай все, чтобы он продолжил, и изучай его сам. Мне не нравится просить тебя об этом, Джон, но от этого зависит множество жизней.
Эти слова удерживают его от борьбы, когда на голову ему надевают мешок, а его самого бросают на заднее сиденье автомобиля, которого он даже не услышал. Он ударяется головой о дверь и начинает вырываться, но грубые руки укладывают его на спину и связывают запястья, так что он разложен по коленям нескольких наемников, сползая на каждом повороте. Лево, право, лево, лево – они специально играют с его осознанием положения в пространстве, решает он и позволяет себе расслабиться, готовясь к тому, что его ждет.
Бейн. Прочитать его будет тяжело. Большая часть эмоциональных сигналов, которые Джон привык читать – на лице, а маска закрывает большую его часть. К этому добавляется чуждая культурная база и существенная доза абсолютного ебанного безумия, потому что он угрожает взорвать все к хуям, так что его социальные ключи немного не работают. Даже ориентироваться на голос, с дополнительным слоем металлического синтеза, будет тяжело.
Но остаются глаза. Язык тела. Джону придется полагаться на них и надеяться, что он что-то поймет.
В первую очередь, надо понять, что Бейн хочет от него. Возможно, он отпустил его, чтобы проследить за ним к Гордону – в таком случае, он уже исполнил свое предназначение, и им пиздец.
А может, он разобрался в обмане и хочет снять с Джона кожу и сделать из нее подкладку для пальто.
Он подозревает, хотя у него нет доказательств кроме наития, интуиции копа, что дело в чем-то другом. Это игра, и ставки могут быть высоки лично для Джона, но что-то в позе Бейна намекало, что для него они низкие, что он наслаждался страданиями, но в то же время не очень-то переживал за результат. Это не подходит к тому, что Джон извлек из его отношений с Гордоном. Но это не совпадает и с тем, как Бейн убивает: физика он убил утилитарно, без фанфар, но это было скорее на контрасте с грандиозным разрушением футбольного поля. Идеально. Поэтично. Драматично.
К слову о драматичности: его снова поднимают и тащат куда-то. Он слышит шум воды, чувствует запах сырости и конденсата, ощущает влажность даже сквозь мешок. Холодно и, кажется, темно, и его ноги оскальзываются на полу, когда он пытается шагать в ногу со своими похитителями. Его швыряют на стул.
Шаги затихают, и Джон снова один, ждет. Он погружается в мысли.
Его привели сюда не для того, чтобы убить, и не из-за Гордона. С ним играют – отпускают и снова ловят. Это подчеркивает, в первую очередь, власть Бейна над ним. Он приказал вернуться по первому зову, но вместо этого притащил сам, не дав выбора. Что-то это значит.
Они специально дезориентировали его; зачем? Что изменилось бы, знай он место нахождения гиганта с пальцем на красной кнопке? Как будто он, одинокий священник, может вернуться сюда и побить его. Во всем городе нет человека, который мог бы прийти сюда. Так что, если вся эта поездка и мешок были не для Бейна, они были для него. Они хотели лишить его ориентации, испугать его и расстроить и, наверняка, напомнить обо всех неприятных ощущениях его похищения.
В комнате тихо, только капает где-то вода. Он сидит уже минут пять или шесть, когда внезапно соображает, как вспышкой… он слышал, как удалились их шаги и начал ждать, что кто-то придет, что позади откроется дверь.
Как только можно четко - из-за мешка - он говорит:
- Здравствуй, Бейн.
И хотя он не слышал звука приближающихся шагов, - что пугает до мозга костей, потому что мужчина такого размера не должен так двигаться, - мешок внезапно сдергивают с его головы. В этот раз нет слепящего света, он не пробыл в темноте так долго. Он моргает, чтобы приспособиться к легкому полумраку, и поворачивает голову, чтобы посмотреть на возвышающуюся над ним фигуру.
- Блейк, - говорит Бейн, изучая его, как ребенок мог бы изучать собаку, показавшую новый трюк. – Как я рад, что ты смог присоединиться ко мне.
Чего он только ни ожидал, но не этого. Бейн достает нож, но только разрезает пластик на запястьях Джона, оставляя его восстанавливать кровообращение в своих бедных руках, потирая места, где пластик содрал болячки.
Когда он отходит, глаза Джона уже привыкли к сумраку. Он на складе или фабрике, в заброшенном и старом месте. Вода капает откуда-то с крыши. Многие из окон разбиты, и все до одного они черные от грязи. Где-то в промышленном районе, может, одна из старых скотобоен. Он замечает, как выложен кирпич, и пытается сравнить с другими знакомыми ему зданиями, но это может быть что угодно, построенное с тридцатых до семидесятых. Единственное, что он знает - это район.
Бейн снова притягивает его внимание, когда тяжело садится – на стул, точно такой же, на котором сидит Джон. Между ними всего фут или два. Если он протянет ногу, то коснется его ноги. По коже бегут мурашки.
Его не связали показательно, он это понимает. Попытайся он убежать, какой будет толк?
- У меня вопрос к вам, Святой Отец, - отметая все протесты относительно его титула небрежным жестом руки, Бейн продолжает. – Вопрос религиозного толка, и титул к месту. Как бы вы, опираясь на свои знания, определили зло?
Да, этого он определенно не ожидал. Вопрос его потрясает, - настолько, что он едва замечает, как расширяются зрачки Бейна, когда он отшатывается.
Ладно.
- Зло. – Он вспоминает тысячу определений: зло это Сатана, грех, гомосексуализм, убийство, насилие над детьми, уроды, которые разговаривают в кино. Он священник, надо упомянуть ангелов. Бейн следит за ним, снова играет в кошки-мышки. – Это нарушение равновесия.
Его похититель дергается от удивления – едва, и он продолжает, раскрывая свой ответ.
- Никто не обязан положить свою жизнь на то, чтобы всех осчастливить. Но существует баланс, и все мы участвуем в его поддержании. Что бы мы ни делали, дабы оставаться счастливыми, дабы совершенствоваться, доставлять себе удовольствие, - если мы тем самым причиняем несчастье другим в большем объеме, чем сами получаем покой, тогда мы обращаемся ко злу.
Он думает об инструкциях Гордона, и думает, что, возможно, поставил на кон слишком много. Брови Бейна сходятся на переносице, на лбу залегает складка, и Джон так занят тем, чтобы отметить это, что почти пропускает ответ на свою философскую тираду.
- Ваш ответ разительно отличается от того, что я слышу обычно от людей вроде вас. Капиталистов, не католиков, - поправляется он, когда лицо Джона кривится.
Он не знает, почему, но он практически уверен, что ни одно из этих слов не описывает того, о чем думает Бейн. Капитализм не его враг. Джон думает, что если бы сам подбирал слова, он бы сказал «мягкотелые».
Все в Бейне противно этому слову. Его, наверное, целая миля – метал, мускулы и кожа; высокотехнологичный варвар. У Джона по всему телу иголки. Он не знает, как ответить на обвинение, и начинает говорить без умолку.
- Убийство, к примеру, - абсолютное зло, потому что забирает сущее целиком, жертвует его на алтарь собственных прихотей, или выгоды, или удовольствия. В каких-то случаях его можно оправдать; убийство ради самообороны едва ли доставляет удовольствие, и уже само будет останавливать нарушение баланса.
- Но скажите мне, что насчет ответственности? Что за долг у нас заботиться о других? Нет ли зла в том, чтобы сидеть спокойно, пока ближние страдают?
Бейн снова требует ответа, а горло у Джона совсем пересохло. Он пытается заговорить, но только кашляет. Когда он поднимает глаза, Бейн отошел, бесшумно, как всегда, и возвращается с водой для него.
Принимать питье из его рук становится привычным. Он впервые замечает, какой крошечной кажется бутылка в его руке. Сердце бьется в груди как отбойный молоток, и когда он отворачивает крышку, то роняет ее на пол. Она катится по грязному полу, закручивается вокруг себя пять долгих секунд и, наконец, останавливается. Джон смотрит и чувствует взгляд Бейна на себе.
- Мы уже обсудили, что вы готовы сделать, чтобы спасти жизнь своих сирот. – Блядь. Он резко поднимает голову, разливая воду дрожащими руками, и Бейн издает какой-то успокаивающий звук сквозь свою маску. Как взрослый ребенку. – Я не причиню им вреда. Специально. Но что мне интересно больше, так это насколько далеко вы готовы зайти, если их жизнь не будет стоять на кону. Что будете терпеть ради, к примеру, еженедельных поставок продовольствия прямо к вам вместо того, чтобы ждать в очереди у армейских грузовиков с остальным городом?
И хоть он внимательно слушал раньше, теперь он жадно глотает каждое слово, засасывая воздух между зубов. Он помнит слишком ярко, каково лежать в темноте и думать только о еде. Это не случайность, но он не уверен, где причина и где следствие: обращение с ним и эта приманка.
- Чего, - он почти задыхается, - это будет стоит?
Секреты. Он в этом уверен. Полные животы секретов (они не могут все быть правдой, он решил для себя, потому ему нужен кто-то, ради кого он будет здесь сидеть, и если ради своего рассудка он сделает из Гордона фальшивого идола, пусть будет так), о которых ему рассказали этим утром. Он сможет сделать это. Он поиграет в неуверенность еще немного, начнет сдаваться, начнет говорить, вытащит побольше из Гордона, протащит детей через эту осаду, и они никогда не узнают, каково задумываться о том, чтобы пожевать завалявшийся в кармане чек из магазина на углу.
Но Бейн не требует его секретов.
Страшно смотреть, как двигаются его мускулы, когда он встает – будто на глазах оживает гора. У Джона от удивления приоткрывается рот, когда он подходит ближе, и Бейн пользуется этим, протягивая руку, касаясь указательным и средним пальцами его нижней губы, а потом проталкивая их внутрь. Они прорываются между его зубов, ему в рот, все еще приоткрытый от шока вторжения. Ногти скребут по нёбу, затем подушечки пальцев ложатся на язык. На вкус Бейн как моторное масло и имбирь, и Джон отшатывается на секунду слишком поздно, вырываясь. Он уже прижимался к спинке стула, и от этого движения стул опрокидывается, и он падает на бок. Он поднимается на четвереньки и не может поднять головы, краснея от неожиданного стыда и жара, которые не может описать словами.
Человек (как бы ни противилась немилосердная часть его этому определению) над ним смеется.
Дело осложняется.
-----
Он говорит нет.
Вернее, он встает и пытается вломить Бейну с ноги, и в очередной раз тот отбрасывает его в сторону как букашку, радостно смеясь, что нашел марионетку, которая так красиво танцует. В синяках и излучая враждебность, он уходит. Против спокойной угрозы Бейна он чувствует себя котом, рассерженным, что его бросили в ванну.
Он пешком идет к приюту два часа. Он не видит ни следа ни Бейна, ни его людей. К тому времени, как он добирается до места, мягко идет снег. Он не будет этого делать. Он скажет Гордону, что Бейн хотел узнать, где тот прячется, и потерял интерес, когда Джон сыграл дурачка.
Этим утром он собирает обратно в коробку свои мелочи, страстно изучает бутылку скотча и идет помогать Рейли (все еще одетому в джинсы и футболку) с едой на эту неделю. Он задумается, потом, совпадение ли это, но пока они отсутствуют, человек с ножом вламывается в приют и забирает муку с прошлой недели и кучу яблок, столько, сколько может унести.
Он сказал нет…
Старший из мальчиков в приюте пытается остановить грабителя и получает кулак в лицо и нож в руку. Он плачет – сильный подросток, который за годы, наверное, не проронил и слезинки, - оттого, что подвел свою семью, позволил этому случится, и теперь все умрут от голода.
Священник мог бы сдаться, но Джон наполовину уверен, что это не совпадение, что Бейн как-то подослал грабителя, так что он держится. Просит, занимает, ворует у соседей.
Но затем рана воспаляется, и никто не может найти антибиотиков, каждая аптека вычищена дочиста, а больницы переполнены больными, - и Джон достигает точки, когда понимает, что просто не может позволить себе сохранить гордость.
Самое смешное, решает он, открывая бутылку скотча, что технически он был в группе риска на проституцию, ну, лет где-то десять назад. Каждый демографический фактор, о котором только можно подумать, указывал ему в этом направлении, а он последовательно отказывался, или, вернее, умудрялся избегать этого из чистого упрямства и удачи. А теперь, взрослый мужчина, не считающий себя кем-то, с кем можно связываться, - вот он. Джон щедро наливает себе несколько раз, осушает стакан и выходит на улицу, чтобы кто-нибудь отвез его к Бейну.
В этот раз ему не завязывают глаза и оставляют свободными руки, но думать отчего-то в сотню раз тяжелее. Дорога занимает слишком мало времени, и к моменту, когда они приезжают, он сжимает руки в кулаки, сжимает зубы так, что кажется, будто челюсть трещит. Он едва может открыть рот, когда его проводят в комнату позади склада.
Бейн, по крайней мере, выглядит удивленным, хоть и не слишком. Джон старается об этом не думать.
- Антибиотики, - выдавливает он. – Другие медикаменты, когда понадобятся. Добавь это к продовольствию и можешь… мы можем… мы договоримся.
- Даю слово, - отвечает Бейн, вставая из-за стола, покрытого бумагами. Джон слышит, как Гордон кричит ему – подойди ближе, встреться с ним на полпути, попробуй заглянуть в бумаги. Он остается на месте, крепко сжав зубы, чувствуя машинное масло на корне языка.
Ему кажется, на какой-то дикий, идиотский момент, что Бейн идет к нему, чтобы поцеловать, но потом он вспоминает, что у того практически нет рта, - и затем их тела соприкасаются.
Его как будто подхватывает ураган. В одно мгновение он стоит, в следующее он на полу. Нет боли от падения – Бейн поддерживает его. В первую очередь он опять снимает с него воротничок, а затем штаны. Бейн не пытается взять его – не в первый раз, - просто прагматично приспускает собственные штаны и начинает тереться об него. От первого рывка из Джона вылетает воздух, второй ловит его на вдохе, и когда ему кажется, что он задохнется, и он в ужасе поднимает глаза, Бейн хватает его руку и тянет ее…
Первый раз отвратительный, быстрый и пугающий, но благословенно короткий и, слава Богу, без проникновения. Его ладонь касается горячей кожи, он чувствует шрамы и вес и понимает, что Бейн мог бы порвать его на клочки, если бы захотел. Они встречаются глазами, и Джон вспоминает старый семинар по феминизму, и как усталая женщина объясняла, что дело не в сексе, а во власти. Бейн трется об него, пока кости не начинают трещать, пока он не превращается в комок синяков, пока внезапно все не кончается. Никто его не трогает, он лежит на полу в прострации.
- Перевернись, Блейк.
Это все еще первый раз? Может быть, второй. Первый с половиной, истерично думает он, пока Бейн поднимает его с пола, ставит на четвереньки и раздвигает ему бедра. Джону снова страшно, но все, что он чувствует, это теплое прикосновение рук, поднимающихся по его бедрам. Они касаются, задерживаются, держатся на его коже, удерживают его от того, чтобы не развалиться на части.
Это длится и длится. Джон думает, что Бейн может его изучать – как животное, которое планирует приобрести, но потом понимает, что он, наверное, ждет чего-то. Джон поднимает голову, смотрит на него через плечо. Его лицо все еще красное от злости.
- Ваша вера не дозволяет подобного, - говорит Бейн, когда они встречаются глазами, и Джон опускает голову, краснея пуще. Невозможно смотреть ему в глаза. Даже злости, думает он, недостаточно, чтобы поддерживать эту вызывающую неподвижность.
Оказывается, и не надо. Палец Бейна входит в него. В противовес тому первому разу, когда он вторгся в его рот, нет царапанья ногтей. Через какое-то время он понимает, почему: во-первых, палец щедро смазан… чем-то: не смазкой, может спермой, а во-вторых, на Бейне все еще перчатки. Ощущение вторжения чуждое, непохожее ни на что, испытанное им ранее. В него не впервые засовывают пальцы, но впервые это так грубо, так настойчиво, так грязно. Он спрашивает себя, что еще Бейн делал в этой коже.
Его член предательски дергается, и Бейн смеется так, что все тело горит. В этот раз он пытается броситься на него, но тот рукой придерживает его за талию, поднимает, несет через всю комнату, нагибает над столом. Одна рука держит его за шею, так сильно, что он почти задыхается. Вторая снова проникает в него.
В тот момент, когда Джон решает, что с этим можно жить, Бейн находит его простату. Звезды пляшут белым перед глазами Джона, а рука перемещается с его шеи и хватает за волосы. Его бедра движутся почти безвольно, и когда в награду Бейн трет его простату, нервно дергаются.
Человек, который держит Готэм в плену своих безумных планов. Джон Блейк ебет себя его пальцами.
- Я заберу вашу боль и удовольствие, - обещает он, прижимаясь к спине Блейка всем своим весом, заставляя его замереть от теперь уже пугающего давления. Палец сгибается так, что ему на мгновение кажется, что Бейн проткнет его как крючком. Боль прокатывается под кожей горячей волной, и он всхлипывает.
Быстрый вздох отчетливо мелодичен сквозь маску. Он не уверен, кончил ли Бейн раньше, или только сейчас возбудился, но неожиданно его член между ног Джона, медленно и горячо, в противовес пальцу, который теперь движется так быстро, что не получается вдохнуть.
- Грань между ними стирается, когда ощущения сильны. Я причиняю боль? Вы не уверены. Хотите, чтобы я остановился, но вы все равно ерзаете. Где ваше сопротивление? Я украл его вместе с вашим достоинством?
О Господи, о блядь, давление вернулось, палец Бейна замер, и Джон откровенно плачет. Его бедра плотно прижаты к столу, он едва может вздрогнуть – раз, два, и конец, слезы и сопли на бумагах перед ним.
- Украл, но вам это даже нравится. Сейчас, Святой Отец, кончайте сейчас.
И хотя тело больше не слушает его приказов, оно отлично подчиняется приказам Бейна. Он кончает мгновенно, сильнее, чем когда-либо в жизни, и оргазм длится и длится. Каждый раз, когда он ощущает последнюю пульсацию, палец снова касается его простаты, вынуждая его на очередное сокращение мышц, и он лежит, выжатый насухо и все еще дергающийся. Тихие жалобные хрипы вырываются из его горла.
- Интересно, смогу ли я… - начинает Бейн, но Джон избавлен от знаний о его дальнейших планах. Пережитый стресс догоняет его едва излечившееся тело, и за секунду до того, как его глаза закатываются, он понимает, что сейчас произойдет.
Джон теряет сознание, лежа на бумагах, к которым он должен был подобраться несмотря ни на что, а вместо этого порвал в клочья.
--
Он мог бы сказать «нет» в следующий раз, но оно того стоит. Он просыпается полностью одетым – кроме воротничка. Наверное, Бейн оставил его себе, и он немного рад, что не приходится снова одевать его.
После того, что случилось, это кажется слишком неправильным.
Джону бы никогда не хватило смелости вернуться, если бы он не проснулся в безопасности, в собственной постели в приюте, усталым и с синяками. Но решает все то, что он слышит.
Мальчики внизу, и они смеются. Его ждет тарелка с теплым супом на прикроватном столике, и горячая чашка чая. Отец Рейли тоже рядом, и несколько долгих секунд Джон не может заставить себя посмотреть ему в глаза.
Он не знает, что сказать, но тот заговаривает первым.
- Они приказали мальчикам лучше заботиться о тебе. Сказали, что раз ты будешь заниматься с Бейном, тебе необходимо есть трижды в день, и твои отказы от еды просто недопустимы.
Ему нечего на это ответить, так что он тянется к чаю, но его участия в разговоре и не требуется. Рейли продолжает, разбито. Он предназначен для воспитания, не для военного времени. Хорошо, что Джон теперь здесь.
- Заниматься? Серьезно? Да он по полу тебя размажет. И, судя по твоему состоянию, он уже это сделал. Но что бы ты ни делал, оно работает.
Работает. Он жадно берется за суп, и, впервые с того дня, как пришел в себя, чувствует сытость.
В этот момент он понимает, что чего бы Бейн ни хотел, он сделает это, если только сможет. Это понимание все еще горит в нем тремя днями позднее, когда люди с пистолетами и каменными лицами приходят, чтобы забрать его в ночь. Рейли смотрит на него, будто на жертвенного агнца, и Джон задается вопросом, правда ли он не понимает, или не дает себе понять.
В этот раз его швыряют в пустую комнату в заброшенном офисном здании. На полу маленький матрас.
Люди Бейна слишком вышколены, чтобы ухмыляться, но он спиной чувствует ухмылки, и к тому моменту, как тот заходит, где-то полчаса спустя, Джон уже на взводе. Горячая голова, звали его, но Бейн будто кожей чувствует, что он нарывается.
Он поднимает руки, цепляет их за что-то под пальто. Блейк видел немало съемок, и догадывается, что это какая-то кожано-металлическая защита; он знает, что Бейн делает этот жест только когда готовится к чему-то.
Он также знает, что проиграет, и заставляет себя сглотнуть, улыбнуться той улыбкой, которую рассерженный мальчик никогда не мог выучить, но которую теперь может изображать идеально.
Это сбивает Бейна с толку. Его глаза расширяются, руки опускаются, и Джон рад подтверждению того, что это был агрессивный жест. Он чуть меньше ощущает себя стоящим рядом с готовой взорваться бомбой. (Он думает о той, что ездит сейчас по городу; представляет, как автомобиль попадает колесом в яму, и они все умирают, а ему не приходится переживать то, что сейчас произойдет.)
- Как ваш мальчик? Раненый? - спрашивает Бейн, и Джон не знает, угроза это или оливковая ветвь, но ради спасения своей шкуры он принимает ее за второе и улыбается своей настоящей улыбкой. Об этом приятно думать.
- Он быстро выздоравливает. Воспаление спало, и жар ушел. Похоже, он будет в порядке.
Пока он говорит, Бейн снимает пальто. Голос Джона замирает к концу предложения, реагируя на обнажение его широких плеч.
- Хорошо, - соглашается его монстр, делая шаг к нему. В этот раз он, похоже, не рад пуговицам на черной рубашке Джона, потому что хватается за воротник и дергает. Нитки рвутся, пуговицы разлетаются, и все тело Джона замирает от шока. А затем он понимает, что хочет его.
- Ох, блядь, - говорит он, отстраненно, когда Бейн толкает его на матрас и открывает нож. Почему от этого стояк не уходит, Джон не знает, но почему-то не уходит, а все, что делает Бейн, это тянется к его ногам и зачем-то разрезает его шнурки. Будто ему проще их уничтожить, чем мучиться с мелкими узелками. Джон не знает, почему, когда он двигается с такой невозможной грацией.
Тот факт, что ему не терпится добраться до его кожи, пугает и волнует.
- Ваш сегодняшний вопрос, - говорит ему Бейн. – Ваша теория морали, когда зло всего лишь дисбаланс в уравнении. Что будет, когда ставки поднимутся? Если бы я сказал, что вы должны убить одного человека, и я подарю вашим сиротам жизнь, вы сделаете это?
Ботинки Блейка слетают с кровати. Уверенные пальцы стягивают носки. Бейн берет одну ступню в руки и большим пальцем нажимает на какую-то точку в подъеме, отчего ногу хочется выдернуть, но когда давление пропадает, приходит удивительное чувство, будто пропало напряжение, с той же легкостью, с которой Бейн разрезал его шнурки.
- Блейк, - журит, журит, что он сде – о.
- Зависит. Нет. Да. В смысле, я бы сделал, но это, наверное, неправильно.
Ох. Рубашка спадает с плеч, и брюки тоже исчезают. В тот раз они так и не разделись, никто из них, а теперь на Джоне ни нитки. Бейн все еще в штанах, ботинках, своем странном жилете и маске, опираясь на одну руку нависает над матрасом, над ним - в этой удивительной манере, которая не должна быть доступна человеку его размеров.
- Честно. Увеличим масштаб. Будь у вас шанс убить сотню мужчин и женщин, чтобы спасти миллион, вы бы нажали кнопку?
Джон вздрагивает. Этот разговор лучше ведра ледяной воды убивает возбуждение. Если Бейн и замечает, что Джон не реагирует, его это не волнует.
- Я не идиот. Я знаю, к чему вы клоните, и вы не заставите меня сказать, что то, что вы делаете, хоть в какой-то мере правильно.
Храбрые слова для кого-то в его положении, и Бейн это подчеркивает без единого слова. Нож просто перемещается, кончик прижимается к его подбородку, так, что если он заговорит, то насадится на него. Все, что остается – это выгнуть шею, оставив горло полностью обнаженным.
Снова возбуждение. Его собственное, и Бейна; он чувствует, как тот меняет положение, бедра приближаются, дыхание становится глубоким и ровным. Маска не подчеркивает дыхание, но тонкие трубочки, которые пересекают рот как клыки, едва заметно вибрируют. Колено Джона касается его ребер, он чувствует, как они поднимаются и опускаются, следит за изменение положения. Откладывает знание для дальнейшего использования. Забывает о мыслях, когда нож тихонечко, нежно его царапает.
- Пятнадцать миллионов спасут мир. Огонь очищает, - обещает ему Бейн, и затем нож пропадает. Падает на столик рядом с ними, и Джон снова может дышать.
До тех пор, как Бейн не тянется к собственным бедрам и не приспускает штаны, обнажая покрытые шрамами бедра и полу-возбужденный член, который обещает стать очень внушительным. Джон встречается лицом к лицу с суровой реальностью того, что это ему придется принять в себя.
Он трахался раньше, естественно. Он не испуганный гетеро мальчик, трясущийся над своей так называемой анальной девственностью. Но он знает, что без подготовки, без смазки, если Бейн будет хоть чуточку груб, он может его серьезно травмировать.
- Смазка и презервативы? – давится он словами, поднимая глаза, когда понимает, что пялился слишком, слишком долго.
Брови Бейна ползут вверх, и он склоняет голову к плечу в удивлении. Джон только через секунду понимает, почему. Это прозвучало, как что-то, чтобы сказал он, не его персонаж. Пойманный, он краснеет и заикается.
- Я не родился священником, знаете.
Этого Бейну хватает, и он тянется к сброшенному пальто. Он достает маленький пакетик смазки, но презерватива, похоже, не будет, и на секунду Джон собирается настоять, пока не вспоминает, что, - точно, он не в том положении, чтобы настаивать на чем-либо, да и вообще, ему осталось жить, дай Бог, три месяца.
Так что, какая вообще разница? Пальцы Бейна, смазанные за то время, что он размышлял о своей судьбе, толкаются в него. Перчаток в этот раз нет, его ногти короткие и чистые, и первый палец медленно проникает внутрь. Джон дышит через нос, отворачивая голову на сторону (на матрасе нет подушек, очень по-деловому, и он соображает, что никто и не думал, что на нем будут спать), и терпит. В этот раз об удовольствии речь не идет, просто несколько долгих мгновений, прежде, чем Бейн добавляет еще один палец. Сегодня его растягивают.
Пальцы движутся вперед и назад. Раздвигаются. Работают, работают, и чем больше они пытаются его расслабить, тем больше Джон зажимается. Что раньше было любопытным теплом, сейчас стало простым страхом, кислым и болезненным. Он встречается с Бейном глазами, ожидая поймать в них безразличие или недовольство.
Он не ожидает увидеть мягкое любопытство, будто Бейн тоже старается его прочитать. Интересно, насколько все очевидно – может, его вранье написано на его лице так же, как фанатизм Бейна отражается в дергающемся нерве под челюстью?
- Простите, - говорит он. Глупо извиняться. Но все же. – Простите, я просто давно не… и вы пугаете меня, если честно.
Кто-то другой бы оскорбился. Бейн улыбается под маской, он знает это точно, хоть и не знает, что выдает улыбку, - и сгибает пальцы, как сделал в прошлый раз, находя его простату и награждая его обломанным куском удовольствия, настолько четко отмеренным и контролируемым, что это его пугает. Но в хорошем смысле. Джон берет себя в руки. Он ебучий коп, он может это сделать.
- Я. Наверное, больше помню, как делать минет.
А вот это правильно. Тело Бейна падает, на него, через него, прижимается с собственническим рычанием, которое прорывается через маску как рев двигателя хорошей машины и делает просто странные вещи с ним. И потом, когда Джон готов скрестить ноги у Бейна на пояснице, тот скатывается с него, садится, ставит его на четвереньки, подтаскивает к себе и пихает головой себе в пах. Настойчивый.
Отлично.
Он и член давно не сосал, но чтобы вспомнить все нужно не больше секунды, и он рукой берется за основание, давит большим палецем под головкой. Быстро лижет языком, чтобы попробовать каплю спермы, наполовину уверенный, что на вкус будет – но нет, в этом отношении Бейн вполне себе человек.
За первые несколько попыток, когда он пытается найти особенно чувствительные местечки, определить давление, которое вызывает дрожь и вздохи, Бейн снова вставляет в него пальцы, просто лаская, не пытаясь растянуть его. Это отвлекает настолько, что он сразу соскальзывает слишком далеко и заходится в приступе кашля. Он отстраняется и посылает Бейну негодующий взгляд, на который тот, к его удивлению не реагирует. Но, учитывая ситуацию, ему положена поблажка.
Так что Джон сосет так, будто просит искупления, и Бейн молчит ровно до того момента, как он кончает.
Об этом, наверное, в отчете Гордону писать не стоит.
продолжение в комментариях
-
-
14.03.2014 в 14:11Их дебаты о морали стали одновременно более и менее жаркими. Голоса спокойнее, но Бейн давит на него, безжалостно, задает вопрос за вопросом, пока Джон ерзает под его прикосновениями и умоляет о них. После первого раза, как он открыл рот, Бейн не давал ему соскочить без мольб.
Господи спаси, но ему нравится.
К третьей неделе, Бейн посылает за ним почти каждую ночь, хотя и не всегда может ответить на приглашения. Он узнал, что у него есть выбор в ночь, когда Кристофер перестал говорить, в ночь, когда Джон рявкнул нет, когда за ним приехала машина, и остался с мальчиком, тихо разговаривая с ним, пока слова не вернулись, пока он не уснул в слезах. Джон поехал на следующий день и был встречен слабо приподнятой бровью и отсутствием последствий.
Потому что иногда он приходит туда, куда Бейн велит, и сидит час, порой два или три. Однажды сидел пять часов, пока мужчина с внимательными глазами не вытащил его из полудремы и не отвел обратно к машине, без слов. Но когда он остается, происходит одно и то же. Бейн его поглощает, уничтожает его, трогает его, пока Джон не начинает кричать и умолять, зло берет его рот или руки или просто трется между ног Джона, жестко контролируя из обоих. Бейн больше не пытается его трахнуть.
- Еще рано, - говорит он ему, когда Джон только задумывается о том, чтобы спросить. Пророческие слова, которые посылают по позвоночнику дрожь страха. Ему начинает нравиться страх.
В одну из ночей, когда не раздается стука в дверь, он выходит на улицу, идет, пока не уверяется, что сбросил все хвосты, спускается по лестнице на заднем дворе, поднимается на крыльцо, трижды заворачивает за угол, выскальзывает из пожарного выхода и наконец, наконец встречается с Гордоном.
За три недели, что Джона не было, Гордон будто постарел на десять лет. Джон, похоже, выглядит не намного лучше, учитывая, как Гордон на него смотрит. Его берут под локоть, ведут мимо других копов, сидящих по углам, проводят в спальню. Гордон усаживает его, исчезает и возвращается с горячей чашкой кофе. Сладкий, без сливок – у кого сегодня есть сливки? Джон почти сжигает себе язык, так быстро он его пьет. Это первый его кофе за Бог знает сколько времени.
Гордон ждет. Не собирается заговаривать первым. Он узнает эту технику допроса свидетелей, понимает, что с ним обращаются как с типичной жертвой и поднимает глаза, яркие и злые.
- Я в порядке.
Что, наверное, звучало бы достовернее, не кричи он рандомно на комиссара, чьи брови осторожно поднимаются к линии роста волос. Джон успокаивает себя, ерошит волосы и закрывает глаза.
- По крайней мере, я так думал. – Теперь он похож на усталого старика. – Но он ничего мне не дает. В смысле, я и не думал, что он вывалит все, но не было даже… у меня нет места, нет даты, нет стратегии. Он слишком самодостаточен, чтобы хвалиться. Я не могу задавать вопросы, не выглядя подозрительно. Это бесполезно.
- Ты когда-нибудь работал под прикрытием, Блейк? – тихо спрашивает Гордон. Когда он качает головой, продолжает. – Тогда ты отлично работаешь, без подготовки и в очень плохих условиях. Никто бы не мог просить большего, детектив.
Этих слов достаточно, чтобы простить все грешки и грехи, о которых он признался своему выдуманному исповеднику. Джон смотрит на него и понимает лучше. Как можно лгать во благо (Бейн иногда касается его волос, перебирает пальцами, будто в любопытстве, а Джона приятно изучать). Как можно наплевать на все свои принципы, чтобы сохранить людей, о которых он беспокоится (разница в том, что Гордон занимался медленным саморазрушением, а не раздвигал ноги, молча прося еще). Он не думает, что есть порог обучения для работы под прикрытием, который помог бы ему сейчас.
- Просто успокойся. Пей свой кофе. Подумай, о чем вы разговариваете, расскажи о своих впечатлениях, - он делает вид, будто это простой разговор, легкий и спокойный, и хоть Джон знает, что это не так, трюк срабатывает. Он делает еще один глоток и начинает.
- Мы что-то пропускаем. – Слова выплескиваются, будто наперегонки. – Он грандиозен, но не безумен. Это не Джокер. У его догм есть внутренняя логика, и когда он со мной, он постоянно допрашивает меня, будто проверяет свои теории на моей вере. Рейли по ночам дает мне уроки богословия, чтобы я не провалился еще больше.
Он ерошит волосы.
- Но в этом и проблема. Мы относились к нему как к психу, но мы игнорировали дыры в его логике. Это ошибка. Дыры – это красные флаги, их значение дает понимание окружающей местности. Как вы и говорили, - Гордон качает головой, и Джон поясняет, - образцы поведения. Как вся эта ситуация.
Он имеет в виду Готэм, и это не надо объяснять.
- Он правда верит в болезнь богатых, но это впечатление распространяется на все общество. Он видит, что весь мир прогнил, и если бы он мог, он переделал бы его целиком. Они хотят уничтожить… всю современность, я полагаю, и понимают это как дух анти-капитализма. Но они одновременно презирают как хищнические отношения между богатыми и бедными, так и общество, которое кормит слабых; не видят ничего плохого в нынешней ситуации. Обычно, либо одно, либо другое – либо радикальный индивидуализм, либо насильственный коммунизм, но с ним ни то, ни другое. Его цель на макро-уровне просто невыразима, особенно учитывая, что он собирается все уничтожить.
Гордон смотрит на него, наполовину восхищенно, наполовину - будто готовясь задать вопрос, не видел ли он гигантских аллигаторов, как в начале, когда он изучал канализацию до того, как начали остальные.
Он знает, что он прав, и продолжает.
- Я не думаю, что дело в этом. Похоже, причина личная. В одном-двух людях, ради которых все затевалось. Но получается какая-то бессмыслица, так что я не хочу спекулировать, пока не пойму точно, чего я ищу, иначе я пропущу что-то важное.
Он допивает остатки кофе, собираясь после мнимого взрыва. Гордон, слава Богу, все еще спокоен, и смотрит на него с верой и гордостью. Хотя бы один из них. Его старческая рука касается локтя Джона в молчаливой поддержке, и заставляет его раскрыть последний секрет.
- Это мое предчувствие. – Не факт. Не реальность. Просто то, как Бейн выглядит порой, вопросы, которые он задает.
- Мне кажется, он чей-то отец.
Кроме прочего, он замечает, хотя теперь он не следит ни за кем, кроме Бейна, что когда Гордон думает, что идет по следу, он кладет руки в карманы, будто физически сдерживая себя от того, чтобы протянуться в будущее, вытянуть развязку каждой нити, сжечь весь мир вокруг них. Он улыбается, когда начинает охоту.
Джон уходит, снова гордясь своим значком.
--
-
-
14.03.2014 в 14:22Физически, он даже видит сходство. Ангар раньше был фабрикой, может швейной, может каким другим небольшим производством. Главный зал, где они едят, спят и обсуждают свои фанатичные дела. Над ним небольшой офис, с закрытыми жалюзи стеклянными окнами, где сидит их надзиратель – в тридцатых там размещался бы начальник. Интересно, осознает ли Бейн всю иронию того, что они прячутся в памятнике потреблению.
Ужин кончился, и они сидят в кругу, дерутся и смеются, учатся друг у друга. Один хохочет, бравируя, когда другой тяжело падает. Драка. Его прижимают к земле. Руки взлетают, другие голоса одобрительно присоединяются к гомону.
Каждый из них знает, что через несколько месяцев они умрут, и их это устраивает. Они делают это ради веры, ради Бейна и его харизмы, его силы и уверенности; они живут под его крылом, настолько, что даже неотвратимая смерть их не волнует. Они молоды, кто-то даже моложе его.
Тот, который выиграл драку, примерно его возраста, с голым торсом и длинными волосами, выпрямляется с еще одним смешком и наглым вызовом. Хотя они старательно говорят по-английски на людях, между собой они перебрасываются на смеси нескольких языков, будто начинали смешанной бандой и выросли вместе. Джону не надо знать язык, чтобы понимать, что он говорит.
Кто следующий?
Не думая, Джон спрыгивает с лесов и идет к кругу. Голоса затихают, затем замолкают, и наемники следят за ним блестящими, настороженными глазами. Плечи раздвигаются, позволяя ему вступить в круг.
Он дарит им неуверенную улыбку, пожимает одним плечом, ждет такого же пожатия плеч в ответ, и когда получает разрешение, бросается на него. Контакт, подсечка ногой, ладонь в солнечное сплетение – они оба падают на маты с грохотом, за которым следуют вскрики удивления, насмешки толпы и добродушный вопль того, кого он только что уронил.
Он быстро проигрывает, оказывается на земле с заломленными руками, смеясь и дергая ногой, чтобы его отпустили. Никто из них не забудет, что он уже победил. Его освобождают, а еще через мгновение молчаливого обмена взглядами они снова дерутся. В этот раз Джон дерется сильнее, использует захват, нажимает на болевую точку, оказывается наверху, получает коленом в бок и скатывается с коротким стоном. Он снова бросается, они переворачиваются, катятся, Джон оказывается сверху и понимает, что повисла тишина. Наемник, только что так яростно боровшийся, внезапно обмяк.
Поднимать глаза нет нужды, но он поднимает, и – да, Бейн смотрит на него с лестницы, ведущей к кабинету надзирателя. Наемники разбегаются, как дети, пойманные на воровстве печенья, и Джон спешно слезает со своего противника.
Сапоги Бейна громыхают по металлической лестнице. Джон начинает подниматься, но остается на коленях, когда тот приближается. Его шаги тяжелы. Для Джона, теперь с ним знакомого, он звучит невероятно усталым.
- Я родился во тьме, - говорит ему Бейн, подходя ближе, начиная обходить его по кругу. – В стране далеко, очень далеко отсюда. Когда меня освободили, я начал познавать мир уже мужчиной. Он казался мне мешаниной упадка, какофонией культур, борющихся друг с другом, тысячью лет отсылок к историям, которые я едва знал.
Он делает последний шаг, и с ним его руки поднимаются, цепляются за края своего панциря. Мозг Джона решает, слишком близко, и он приподнимается с колен, пригибается, уже не подчиняясь чужой воле, но готовясь броситься. Глаза Бейна темнеют от изумления и похоти, и Джон чувствует, как его тело отвечает.
- И все же, хоть я чужак в твоем краю, чудж твоим обычаям и вере, я с уверенностью готов сказать, что ты, со своими разнообразными умениями, твоей склонностью к насилию, твоим определением добра и зла и этим ртом – ты отвратительный священник.
Он говорит это, наполовину смеясь, наполовину – абсолютно серьезно, и Джон не может сдержаться. Он разражается удивленным смехом.
Бейн фыркает, кладет руку ему на основание шеи и ведет наверх.
--
Бейн не забывает о драке, и Джон бы забеспокоился, но выходит, что он размышляет о ней в безопасном контексте. Относительно безопасном.
Он удивленно поднимает брови, когда Бейн отступает и мирно разводит руками. Он всегда разговаривает с собеседниками как с детьми, когда хочет, чтобы они проглотили что-то неприятное.
- Я даже досчитаю до десяти. Вперед.
Джону не надо повторять дважды. Он сломя голову бросается в темноту мясоперерабатывающего завода, оставляя механический смех, а затем и обратный отсчет далеко позади.
Он бежит где-то секунд шестьдесят, а потом Бейн набрасывается на него с недовольным «Слишком легко». Как кошмар из темноты, он толкает его, пихает к стене и исчезает. Джон остается без рубашки и с царапиной на плече – настолько глубокой, что идет кровь. Бейн не играет.
Джон бежит быстрее, чувствуя подступающую панику. И все же, со всей его энергией, со всей силой, даже со всем страхом у него нет ни шанса.
Бейн ведет его в пугающем танце сквозь темные комнаты, толкая здесь и там, тяжело прижимая к стене всем телом, касаясь его, пока Джон не начинает тяжело и возбужденно дышать, а он исчезает как призрак, оставляя Джона одного, снова пытаться убежать куда-то, где есть иллюзия безопасности.
Ее нет нигде. Рука обвивается вокруг его лодыжки, когда он взбирается по металлической лестнице, сдергивая с нее и спасая от падения, когда он врезается в широкую грудь. Это помогает заглушить его вскрик, а потом Бейн встряхивает его и бросает – играя, как собака могла бы потрясти игрушку. Джон снова кричит, пытается защитить голову и шею, когда падает, перекатывается на спину, открывая глаза и всматриваясь в темноту.
- Не бойся, - говорит ему Бейн, и это самое страшное, что он когда-либо слышал, но затем его накрывает большое тело, защищая от всех монстров, что прячутся во тьме, и Джон обвивает его своими голыми руками и ногами, чувствует, как тот прижимается ближе, и за головокружительной благодарностью и туманом адреналина не думает совершенно ни о чем.
Чего он не знает, и что Бейн объяснит потом, - что страх это химическое искусство, так же как мазохизм. Если ты понимаешь, как образуются эндорфины, сколько требуется времени, чтобы восстановился адреналин, ты можешь свести человека с ума меньше, чем за неделю. Он мучает Джона всего час этой ночью, и этого может быть недостаточно, чтобы сломать его, но для целей Бейна этого более чем достаточно.
Все заботы исчезли. Даже боль – не боль, его разум бурлит от эндорфинов, а сердце бьется так быстро, что готово выскочить из груди, и когда Бейн прижимается к нему, Джон говорит то, о чем думал уже несколько дней, и к черту фильтры.
- Трахни меня.
-
-
14.03.2014 в 14:41Когда Бейн наконец входит, после долгой подготовки (не только сегодня, неделями, поймет он позже, - Бейн медленно готовит его к этому), тело Джона жадно приветствует его. Каждое мгновение, пока он выходит, мучительно, каждый толчок вырывает вскрик облегчения.
Он хочет хранить его так, в себе, до конца света.
- Бейн! О Господи, пожалуйста, ну же, - он слышит себя, вдалеке, как отрывок из полуночного фильма, только с толикой паники, и странными обещаниями в ответ – обещаниями, не имеющими смысла ни на одном языке.
Мир сдвигается. Он не мог бы сказать, в какой позиции они были, пока они ее не сменяют, пока бетон не перестает давить на спину, пока он не дрожит, прижимаясь к груди Бейна, горячей, как печь, позволяя рукам двигать его бедра, двигать его, использовать его. Мускулы уже горят, легкие все еще горят – от бега, - но пока Бейн с ним, варианта «передохнуть» нет. «Подумать» - тоже.
Нет мыслей. Он вонзает зубы в плечо Бейна, еще одно «хотелось-но-не-сделано», и когда они погружаются в мышцы, а он чувствует кровь, раздается вопль, от которого каждый волосок на его коже встает дыбом. Затем его собственнически толкают обратно на спину, чтобы Бейн мог держать его, пока трахает. Джон близок к тому, чтобы кончить – так близок, что чувствует вкус на корне языка, почти, почти, но движения теряют ритм, когда кончает Бейн. Бедра Джона все еще пытаются прижиматься к нему, он считает каждый полу-оборванный толчок, жар внутри похож на лихорадку. Не хватит.
Надо всего чуть-чуть - Джон все еще постанывает и умоляет, кусает своего удовлетворенного мучителя, и Бейн теряет терпение, приподнимается, как рассерженное животное, которое наконец заставили огрызнуться.
Он дает Джону пощечину, такую сильную, что звезды пляшут перед глазами, но и мучительно сдержанную для Бейна. Этого хватает. Слишком шокированный, чтобы даже вскрикнуть, Джон кончает.
Бейн позволяет Джон держаться за него часами, прежде чем уходит дрожь. Его чувства полны лишь механическим урчанием голоса, убеждающего:
- Дыши, превозмогай, живи. Дыши, превозмогай и ты выживешь. Дыши.
Сегодняшний вопрос был тоскливый. Он прозвучал снаружи консервного завода, когда солнце освещало их обоих.
- Блейк, ты веришь в безусловную любовь?
- Да. Конечно.
- Конечно?
- Конечно. В приюте есть мальчики, которых я всегда буду любить, несмотря ни на что. Они мои мальчики. Когда ты вырастаешь, не все легко. Ты достаточно меня знаешь, - у них был неуклюжий разговор, о приюте, о его жизни до принятия сана, о жизни сироты и превратностях судьбы, - чтобы понимать, что город многого требует. Некоторые из нас учатся драться, чтобы выжить, но другие учатся драться, чтобы причинять боль. Некоторые мои большие братья вышли из Блэкгейт, когда ты отворил ее врата.
- Верно. Но если один из твоих детей придет и скажет, «Блейк, я искупался в крови тысячи младенцев», - его примеры все более нелепы день ото дня, они его меньше тревожат, а секс после самых курьезных намного лучше, - ты все равно будешь его любить?
Джон выдержал паузу.
- Я буду его любить, но я, наверное, начну волноваться.
Теперь, на полу склада, с клацающими зубами, он наконец понимает, что за нотка была в смехе Бейна.
Он теперь знает страх. Его непоколебимая вера, похоже, заколебалась. Ему надо доложить Гордону.
Вместо этого, Джон садится, все еще слабый и слепой, едва он только может пошевелиться, и целует маленький прямоугольник кожи сбоку от респиратора, единственный видимый на щеке. Он легонько касается кожи языком, пробует ее на вкус, так близко ко рту и металлу, и руки Бейна обвиваются вокруг него во тьме.
--
-
-
14.03.2014 в 14:58Бейн в десять раз умнее. Но когда Гордон просит, он отводит их к Люциусу Фоксу и Миранде Тейт. Его положение в команде и так шаткое. Люди на него смотрят. Разговоры затихают, когда он заходит в комнату.
- Слишком высок шанс, что из тебя выбьют информацию, - тихо объясняет Гордон после ночи особенно тяжелого молчания. После этого он нечасто приходит на квартиру, и почти никогда – без вызова. Вызывают его все реже.
Потому что теперь им будто разрешили его больше не слушать. И там, где раньше Гордон за него заступался, он ведь его повысил за такой отношение! - он теперь только молчит. Приказ отвести агентов с большой земли к людям, которые знают, что происходит на самом деле, - просто подачка, попытка подмазать его самолюбие. Когда они на месте, Джона неизбежно оттесняют с поля, пока капитан разговаривает с Тейт и Фоксом, обсуждает судьбу мира и бомбу, угрожающую всем им. Джон добавляет свое непрошеное мнение:
- Революция Бейна – просто прикрытие. Он смотрит, как Готэм переставляет на палубе стулья, а корабль тем временем тонет. Ваш план урегулирования не такой практичный, как вы думаете.
Затем, мир взрывается.
Они так близко, что он слышит голос Бейна, прежде чем уводит Миранду по лестнице. Джон задерживается на мгновение дольше, чем нужно, и смотрит сквозь стекло, как человек, которому он позволил, - в общем, как Бейн наклоняется и раздавливает капитана сапогом и одной рукой, обрывает его жизнь так же легко, как может оборвать жизнь Джона, в любой момент.
Рука Миранды в кармане его пальто, тянет его, заставляет идти, и только когда они в десяти кварталах и не цепляются друг за друга, она заговаривает.
- Он мертв. – Ее голос звучит потерянно, тихо. Спокойней, чем он ожидал, возможно, но возможно и нет, учитывая, что она видела вещи и похуже за последние месяцы. – Они все мертвы. И бедный Люциус – его забрали.
- Все будет хорошо, - обещает он ей, тоже тихо, и когда она посылает ему полный злости и обиды взгляд, он понимает, что ведет себя снисходительно. – Нет, мэм, простите, не будет. Не наверняка. Но… - Мел в его кармане, как всегда. Он достает его и рисует кривую летучую мышку на углу ближайшего здания. - …надежда еще есть.
- Вы возлагаете веру на сбежавшего убийцу? – спрашивает Миранда. Ее глаза широко открыты, полны ужаса и логики. – Ваш виджиланте нам пока никак не помог. Почему вы так уверены, что он начнет теперь?
Он пожимает плечами. Вера иррациональна. Мел отправляется в карман, и в этот момент он чувствует спазм ужаса и понимает, что его значок пропал. Миранда смотрит на него с неприкрытым интересом, и он не знает, почему, но он вспоминает о Бейне. С другой стороны, он всегда теперь думает о Бейне.
Ее глаза сияют, когда они прощаются. Она обещает снова с ним встретиться, но он едва слышит слова, вылетающие из милого рта, от одного вида которого иные мужчины раньше таяли.
Бейн посылает за ним этой ночью, и он идет, дрожа. Он ходит по грани. Его удача кончится, чары спадут. Он идет, шагает так медленно, что кто-то его даже толкает, первое «притащите-его-ко-мне» за долгое время.
Бейн набрасывается на него с дикой, незнающей радостью триумфатора. Тела мертвых солдат, свисающие с моста, качаются на ветру, и Джону вдруг ощущает одиночество, будто он в этой войне не примкнул ни к одной стороне.
---
- И когда Готэм примет новую форму под контролем масс, так и мир увидит и испугается и позавидует этой форме, - врет Бейн, и Джон игнорирует эту ложь.
- А если бомба взорвется? Если эта бескрайняя пустыня не будет, и корабль потонет?
- Тогда займется огонь, и все равно изменит мир. Твоя страна увидит неадекватность своих лидеров, узнает глубину падения богачей, почувствует, как погаснет пламя всех душ в этом городе, - и осознает свою уязвимость. Финансово обездвижена, эмоционально покалечена, страна свернется, - он отвечает, и вот он, этот проблеск мастера-тактика, гения, который все провернул. – Готэм порочен, от стропил до последней крысы, и когда он будет сравнен с землей, весь мир поймет, что такой разврат, такой грех нельзя поддерживать.
- Я практически уверен, что четырехлетка, которого мы приютили на этой неделе – не порочная крыса, - отмечает Джон саркастично.
- Возможно, - соглашается Бейн. Это прогресс, замечание Джона его чуточку смущает. Маленькие дети – его слабое место. – Но когда инфекция попадает в рану, надо прижигать и здоровые ткани. Это зло, даже по стандартам твоего баланса, но это необходимо. Боль пройдет, и когда свет уйдет из глаз ребенка, мир может начаться заново.
- Революцию можно устроить и лучшими способами, - отрезает Джон. Его тон повышается, как всегда, когда они касаются в разговоре детей. – В настоящем мире мы боремся с инфекцией антибиотиками, а не горячей кочергой.
- Да. Но у вас был шанс. Сколько революционных движений было в твоей стране за последние пятьдесят лет? Общество пытается измениться, делится на крошечные секты – феминисты, веганы, пацифисты, все проповедуют изменение системы изнутри, и все в оковах, которые и не пытаются их сбросить. Я всего лишь отдаю им ключ, зная, что вы не способны к настоящему, значимому изменению изнутри, а тем временем насаждаете порок не только среди себя, но и по всей планете. – Его голос, завораживающий и мелодичный, крутится, поднимается и падает, и Джон попадает в его сети. – Я с радостью оставлю твой народ в этой яме, но вы не изолированы. Каждый день мир страдает. Твоя страна подписывает недостаточные протоколы по защите окружающей среды, а потом игнорирует их. Мы на пороге природной катастрофы, которая изменит лицо планеты сильнее, чем уничтожение одного маленького острова. – Один маленький остров. Эта фраза вырывает его из транса, и Бейн замечает, говорит успокаивающе. – По твоему собственному божественному уравнению, одна жизнь за десять, ты будешь считать это неправильным, но сделаешь. По моим подсчетам – этот кусочек земли за остальной мир. Почему тебе позволено в твоем рассуждении нарушить баланс, но я должен сковать себе руки, всего лишь потому, что вижу дальше? Я знаю, что я зло. Очищающий огонь вынужден им быть. Но все же, я должен.
- Нет, - говорит ему Блейк. – Нет, это другое.
Какое-то мгновение кажется, будто Бейн закатит глаза от нежелания Джона понять. Затем он вылезает из-под него, осторожно укладывая Джона на кровать и выбираясь из нее, не в состоянии больше оставаться на месте, взбудораженный в какой-то мере этим разговором. Джон натягивает простыню до пояса и садится, следит за обнаженным телом Бейна, пока тот шарит по ящикам. Он против воли издает какой-то разочарованный звук, когда тот тянется за одеждой, заставляя его замереть и обернуться.
Джон протягивает руку, жестом призывая вернуться в постель.
- Разница в том, что обсуждая гипотетический пример, мы знаем, что параметры абсолютны. Если я застрелю своего одного, результат будет определен. Но в реальности, ты опираешься на политическую теорию настолько абстрактную, настолько неопределенную, что ты не можешь и надеяться на уверенность в своей правоте. Ты даже не планируешь пережить это все, ты собираешься сгореть, когда бомба взорвется, и просто… швырнуть остальной мир в бездну.
Он подходил осторожно, будто не желая оставлять себя открытым обвинениям Джона, но теперь Бейн снова садится на край кровати с маленьким компьютером в руках, устраиваясь у изголовья, когда Джон похлопывает по пустому месту рядом с собой. Джон сворачивается клубочком сбоку от него, уставший, но довольный, и чувствует, как его обнимает тяжелая рука Бейна.
Обыденность этого собственнического жеста заставляет его мысленно вернуться к вопросу безусловной любви.
Он ни на секунду не допускает, что Бейн любит его, но он размышляет об их разговоре, о возможности отцовства, о его странных идеологиях. О чем узнал сегодня. Джон теперь не сомневается, что Бейн бы предпочел выжить.
- Ты большой сторонник заботы о сиротах, - загибает он один палец. Бейн кивает, отстраненно, больше занятый работой. – Но не деньгами. Или с помощью какой-то инфраструктуры.
- Да, - отвечает Бейн. Стилус летает по планшету, который Джон, кажется, раньше видел в руках у Брюса Уэйна. Он, наверное, украл его, когда обчищал оружейную. Джон
перекатывается по кровати.
- Но что, если люди не захотят заботиться о сиротах, когда у них не будет инфраструктуры? – он показывает на очевидную дыру в логике, мельком думая, не права ли старая поговорка о том, что не стоит говорить о политике в постели. Хотя, они не то, чтобы старая женатая пара. Бейн все еще сидит, прислонившись к изголовью, раскинув ноги – неподвижно, в противовес беспокойству Джона.
- Ты хочешь вернуться домой? – терпеливо спрашивает Бейн, и Джон качает головой, прислоняясь к нему, решая помолчать. Хватает его на три минуты.
- Ну это же очевидно дурацкий план. – Стилус опускается, немного раздраженным жестом. Джон поднимает глаза. – Дурацкий.
- У тебя удивительно много воли, по сравнению с остальными, - говорит ему Бейн, холодно смотря на него сверху вниз. – Хочешь проверить, где она кончается?
Но он и близко не готов сорваться, хоть и старается изо всех сил показать обратное. Джон лыбится и поднимается на четвереньки, нависая над ним.
- Ну, если это тест.
-
-
14.03.2014 в 15:10- следуем согласно твоим ожиданиям. Оставайся настороже и заботься о себе, мо-
И Бейн снова с ним на кровати, с несколькими ярдами веревки в руках, тянется к запястьям Джона. Джон поворачивается к нему, мгновенно, даже нетерпеливо, и дает ему связать запястье к запястью, локоть к локтю, пока не начинает тянуть в плечах, а руки не перестают двигаться.
Он сверху, отчаянно борется за баланс, борется за фокус, а Бейн держит его руки над головой, отказываясь помогать. Без упора, без рук, Джон может только покачиваться на мучительно широко раздвинутых бедрах, пользоваться только ногами, чтобы подниматься и опускаться и беспрестанно ерзать. Он слышит хруст: Бейн погнул металлическую трубку в изголовье их хлипкой кровати.
Все еще сверху, когда ноги уже не могут держать, он наклоняется вперед и начинает считать все шрамы на широкой груди Бейна, обводя их языком, пока бедра Бейна беспомощно дергаются, а его хватка на изголовье гнет и рвет метал. Джон наполняется гордостью от того, что он довел его до такого.
Он уходит домой перед рассветом, со смешком благодаря Барсада, но отказываясь от предложения подвезти кивком головы. Слова с планшета, выброшенные из головы ради секса (или силой секса, если уж быть честным с самим собой), крутятся в голове.
Это подтверждение теории отцовства (или, по крайней мере, опеки), как ее понимает Джон, но есть кое-что, что интересует его намного, намного больше. Первое предложение, и что оно подразумевает.
Он знает, что за ним больше не следят, поэтому идет прямиком к Гордону, колотит в дверь, чтобы его впустили, – и его заводят, сажают, дают ему теплое одеяло, чай и спагетти, и все, чем только можно его успокоить.
- Он работает на кого-то, - говорит ему Джон дико, отталкивая руки с чашкой чая. – Бейн не дергает за ниточки. Он свято во все это верит, наверное, даже разрабатывает схему, но кто-то другой стоит за ним.
- Блейк, - говорит Гордон. Джон пытается оттолкнуть чай, когда его снова впихивают ему в руки. – Джон. Тебе надо посмотреть в зеркало и освежиться. Остальные скоро придут, умой лицо.
Он не понимает, пока не видит себя. Чуть желтая щека с того раза, когда Бейн дал ему пощечину (даже вид этого следа в зеркале заставляет что-то горячее свернуться в животе клубком). Поблекшие отпечатки пальцев по всей длине его шеи, воспаленный след от веревки на запястьях, через видимую часть ключицы, отсутствующие пуговицы на рубашке, потрескавшиеся губы и слипшиеся от слез ресницы. Он критически осматривает себя в зеркале и решает, что Гордон никогда, никогда не догадается по его виду, что Джон сам этого хочет.
- Простите, - говорит он, когда возвращается с застегнутой на все пуговицы, до самого горла, рубашкой, с опущенными рукавами и чистым лицом. Этого недостаточно – но Гордон поджидает его с шарфом, чтобы обернуть вокруг горла, и сочувствующим выражением на лице, от которого у Джона ноет сердце.
- Если ты хочешь остановиться, никто не осудит тебя, - твердо говорит Гордон. – Если бы я верил, что ты послушаешься, я бы сам тебе приказал остановиться.
Достаточно существенное «если», и он прав. Джон пожимает плечами.
-Сказал А, говори и Б. Разве не так? – Когда он не слышит протестов, то продолжает, жестко, с крошечной долей разочарования. Он хотел шока, наверное, представлял, что Гордон будет кричать и возмущаться за него. – Все не так плохо, как кажется, и, честно говоря, у нас нет времени. Сколько дней нам осталось?
Слишком мало, вот сколько.
- Оно того стоит. Наконец, у нас есть что-то, что можно использовать!
- Что можно использовать? – спрашивает свистящий, с акцентом голос Миранды Тейт, когда она заходит в комнату. Джон не уверен, как пропустил ее приход, но ее присутствия недостаточно, чтобы сбить его, и он снова поворачивается к Гордону.
- Бейн не стоит за всем этим. Он принимает приказы от кого-то, кого должен защищать. Что важнее, он ставит под вопрос авторитет этого парня. Он любит его, но есть трещины. Если я вернусь, прямо сейчас, я знаю, что у меня получится расковырять одну, Гордон, Богом клянусь.
Миранда Тейт замирает, какое-либо выражение стекает с лица. Что?
Она спрашивает, тихо, бешено шипит:
- Вы послали кого-то к Бейну, не сказав мне, комиссар?
Но Гордон снова заговаривает, привлекает его внимание.
- Если это правда, Джон, мы должны принять во внимание реальность ситуации, не что-то неосязаемое, - настаивает он, и Джон скрипит зубами от разочарования. Он едва узнает этого человека, настолько сломанного реальностью, не готового больше следовать за старой доброй теорией. Не готового поверить интуиции.
- Комиссар, бедный мальчик очевидно… травмирован, - влезает Миранда своим певучим, поставленным голосом. Вся злость ушла из него, будто ее и не было. Она подходит, прислоняется к нему слитым движением, которое, наверное, должно поддержать, но только заставляет вздрогнуть. Он делает шаг в сторону так быстро, как может, садясь на диванчик, оставляя ее стоять с руками в карманах, впечатляюще безразличную к явному отказу от ее внимания. Она продолжает, - Надо продолжать согласно плану, что мы приняли сегодня. Жизненно важно найти грузовик, а к его заботам вернемся позже.
Слишком разумно, чтобы Гордон начал возражать, и слишком разумно, чтобы Джон не возражал.
- У нас нет времени, - говорит он ей, осознавая четче с каждым словом, что его способность внушать доверие уменьшается с контролем над гневом. Ее брови изгибаются, губы сжимаются, и Гордон берет его за локоть, вежливо говоря:
- Детектив, я провожу вас домой.
- Это не безопасно, - напоминает Джон ему, сбрасывая руку с локтя. Он знает, что проиграл. – Дойду сам. Вы двое занимайтесь своим грузовиком, я просто. Я пойду посплю.
Это им обоим кажется хорошей идеей, но на деле все выходит по-другому. Когда Джон Блейк, наконец, добирается до приюта, уже день, потому что идти приходится пешком. Он планировал дать кому-нибудь на лапу, чтобы его подвезли или даже заплатить непомерную цену за такси – поездка, которая может запросто окончиться грабежом или убийством, - но понял, что бумажник пропал, и пустился в долгое, печальное путешествие. Достойное завершение длинной бессонной ночи.
Пропал не только кошелек. Когда он доходит до приюта, намного позже, чем ожидал, он так устал, что понимает только через несколько долгих секунд.
Приют тих как могила, лишен всех признаков жизни. Все тела, все голоса, весь смех, все мальчики – все пропало.
--
-
-
14.03.2014 в 15:20В этот раз нет никакого вежливого, «Я офицер полиции, сэр», он просто заставляет водителя выбраться из машины, велит ждать его возвращения, а затем ездит по округе, пока не наталкивается на одного из знакомых ему людей Бейна. Шарф, волосы – тот, с которым он дрался, больше месяца назад.
Джон тормозит перед ним с визгом резины по цементу, перегибается через пассажирское сиденье, резко открывает дверь и рычит:
- Залезай в ебаную машину и вези меня к нему.
Послушные ребята, люди Бейна, когда знаешь, как с ними разговаривать. Он путается в ногах, в абсолютном шоке. Наемники уже не недооценивают его, но когда Джон вытягивает из парня место их сегодняшней ночевки и дорогу к нему, он искренне наслаждается тем, как расширяются у того глаза от его рыка.
- Пристегнись.
Он сорвет двери с этой машины, если придется.
Он проезжает путь, который должен был занять двадцать минут за четверть этого времени, используя каждый трюк, который выучил на треке в академии, закладывая такие крутые повороты, что прожженный наемник рядом с ним сереет. Они снова тормозят с визгом протестующего автомобиля, и Джон оставляет его в машине, несмотря на то, что тот кричит ему в спину, когда он врывается в главный зал с оружием наизготовку. Он проверяет углы.
Бейн сидит в центре комнаты, разговаривая с несколькими склонившими головы наемниками, и Джон передергивает затвор винтовки, поднимает ее к плечу и целится. Комната наполняется мертвой тишиной, и все глаза внезапно на нем.
- Где, блядь, мои дети? – спрашивает он ледяным тоном, на грани и далеко за ней, готовый всадить Бейну пулю между глаз, если он не ответит сию же секунду.
Понимание проявляется на лице Бейна, смывая потрясенное выражение, и он машет рукой. Медленно, но каждый из присутствующих покидает комнату. Джон прислоняется к стене, держит винтовку наизготовку, не собираясь сдаваться, не давая себе дрожать.
- Солдаты пришли за ними этим утром, - говорит он, успокаивающе поднимая руки, когда Джон делает три шага навстречу, не зная, пристрелит ли он его, забьет до смерти или.. будет достаточно глупым, чтобы подойти слишком близко и быть обезоруженным. Он замирает, врастает в пол, сохраняя между ними достаточную дистанцию, чтобы выстрелить, если придется. Бейн продолжает. – Не мои солдаты, твои. Все могут пользоваться трюком с перевозкой людей в грузовиках с едой. Утренние припасы привезли, и мальчиков из приюта послали за ним. Вместе с ними, как мне сказали, был священник, который управлял приютом.
О. О. Спокойный голос Бейна прорывается сквозь туман, и Джон опускает винтовку, смотрит на него, ищет в его лице признаки обмана, раздражения.
- Где священник научился стрелять? Ты вообще умеешь пользоваться этим? – спрашивает он, и что-то в оскорбительном тоне его голоса снимает оцепенение с Джона. Он ставит винтовку на предохранитель, чтобы не выстрелить случайно, опускает ее на пол и отталкивает. Затем садится сам, сгибаясь над коленями, часто дыша. Бейн следит за ним, будто за бомбой, готовой вот-вот взорваться. Он выглядит точно как Гордон этим утром.
- Моего отца, - он этого еще не рассказывал, сознательно не говорил об этом годами, никому кроме Брюса Уэйна, и слова вырываются из него будто острыми осколками стекла, - застрелили у меня на глазах. Когда я был еще маленьким. Если бы я знал, как драться тогда, я мог… я мог бы. Спасти их.
Он не знает, о каких «них» говорит. Не знает, зачем говорит это. Не ждет, что Бейн сядет на корточки перед ним. Он двигается как кот, но Джону кажется, что в этот раз он подходил медленно, а сам он просто все пропустил. Джон трет глаза.
- Я думал… я не знаю, о чем думал.
- Ты думал, что я забрал их у тебя, - предлагает Бейн, нисколько не обиженный чудовищным обвинением. Он не обижается, когда Джон думает о нем плохо. – В качестве финала этой игры. Я извиняюсь за испуг, и, поверь мне, этого я совсем не хотел.
Джон будто слышит его голос, как тогда, в ангаре. Дыши, превозмогай, живи. Он поднимает глаза и вдруг осознает:
- Ты просто. А я просто.
- Почти всадил мне пулю в голову, - соглашается Бейн, хмуря брови. – Твой прицел был достойным, но руки сильно дрожали. Ты будешь для всех представлять опасность, пока не поспишь. Но сперва скажи мне, если ты здесь, кого посадили в грузовик этим утром?
О. Ложь легко ложится поверх остальных, так легко приходит на ум, что он едва о ней думает. Он краснеет, «пойманный», слой за слоем. Пусть снимут один, но оставят другой.
- Я никогда не исповедовал Комиссара Гордона. Я всего лишь помощник Отца Рейли. Он стар, он никогда… когда Барсад и остальные пришли за ним, я заставил их думать, что я единственный священник. Занял его место. На бумаге он управляет приютом. Когда-нибудь я приму это бремя.
Он ожидает какую-то реакцию на это, но целое мгновение ничего не происходит. Абсолютное шокированное спокойствие. Напоминает ему что-то, его усталый мозг не может вспомнить что, или кого. Замершие руки в карманах пальто – вот только руки Бейна тянутся к нему, поднимают его как ребенка.
- Хорошие люди мучают себя намного изощреннее, чем могут это сделать плохие, - отмечает Бейн, неся его в спальню, где, Джон знает, их будет ждать матрас. Он тяжело выдыхает и прислоняется к его груди. Дети в безопасности. Он в безопасности. (На самом деле нет, но ему так кажется). Бейн сажает его на матрас, с тихим сожалением. – Ты должен был быть на этом грузовике, Святой Отец. Другого не будет.
- Я знаю, - соглашается он, тихо, и тянется к куртке Бейна, трясущимися руками расстегивает пуговицы. – Я не покину Готэм живым, так же как и ты.
Это заставляет Бейна замереть, изучая его, как будто он не уверен, что именно Джон знает. Но Джон знает, что у Бейна есть великолепная способность – не слышать того, чего он слышать не хочет. Так же как Джон учится не видеть возможности прямо перед своим носом: голое, незащищенное горло во сне, центр спины перед ним, когда они гуляют днем, тяжесть Глока, заткнутого за пояс брюк.
- Хотел бы я найти тебя, когда ты был младше. Ты мог бы стать настоящим солдатом, - говорит ему Бейн, когда глаза Джона начинают, против его воли, закрываться.
- Забавно, - бормочет он в ответ. – Когда я был маленьким, все, чего я хотел, - это стать Бэтменом.
Он только наполовину просыпается, когда Бейн относит его в машину, осторожно сажает на переднее сиденье и приказывает удивленному хозяину машины отвезти Джона. Он снова приходит в себя на полпути к приюту, и показывает дорогу к перекрестку за восемь кварталов от его собственной старой квартиры. Ждет, пока машина не скроется из виду, а затем исчезает снова, поднимаясь к себе через подземную парковку.
За те месяцы, что его не было, кто-то сломал дверь. Квартира такая бедная, что никто не занял ее, но все запасы еды пропали, вместе с телевизором и одной из ламп. Джон не может заставить себя переживать. Бейн назвал бы это ловушкой общества упадка.
Он падает в кровать и спит несколько часов, исчезнувший из мира и жалостно благодарный. Он видит сны о детях, которые смотрят на взрыв издалека, без страха.
--
-
-
14.03.2014 в 15:45Он чувствует себя лучше. Отдохнувшим. Гордон и Миранда успешно отметили грузовик, а затем расстались, Джону уже несколько дней не было нужды с ней видеться. Он не имеет ни малейшего понятия, где она спряталась, и его это ничуть не волнует, раз ее нет рядом и волосы на затылке не шевелятся.
Он просто радуется возвращению, и когда Бейн достает что-то новое, длинную веревку, сто футов, разделенные на четыре или пять кусков, а не привычные четыре-пять футов для запястий, он раздевается без жалоб.
Сбруя вокруг его тела прижимает руки к спине, запястья к локтям, замыкая их в почти ровный квадрат. Две петли вокруг плеч, соединенные веревкой. Бейн привязывает веревку к сбруе со спины, затем перебрасывает ее конец через балку над их головами.
Он шепчет, завершая работу:
- В Лиге нас так тренировали. Мы связывали друг друга пока страх, голод или жажда не овладевали нами. Избавься от пут или умри. Вывихни кость, порви сухожилия, научись изменять свое тело по нужде, - объясняет он, и на мгновение Джон испытывает боль за него, все своим существом тянется к нему, проводил голой ступней по ноге Бейна. Его пальцы касаются кожи, затем военных штанов со всеми их карманами.
Но Бейн, все еще держащий в руках веревку, дергает за нее, вздергивает Джона - на ноги и выше, пока он не касается земли только кончиками пальцев.
- Если бы так тренировали офицеров полиции, - мягко говорит Бейн, - у тебя был бы шанс сбежать от меня сейчас.
Он снова дергает за веревку, - и земля, буквально и фигурально, уходит у Джона из-под ног. Он все еще подвешен в воздухе, когда Бейн протягивает руку, берет его за локоть и закручивает. Его охватывает отчаянье, мир кружится, все кончено и ничто, ничто не будет как прежде.
Когда движение наконец останавливается, он начинает крутиться в обратном направлении, а желудок сжиматься. В глазах рябит. Когда он замирает, он открывает рот, чтобы запротестовать, и – будто мир уже не опрокинулся к тому моменту – видит.
Свой бумажник, и пропавший значок. Один или другой, и у него был бы шанс. Джонатан Блейк, всего лишь имя на значке, он может быть кем угодно. Бейн ведь даже не знает, Блейк имя или фамилия. Но вместе с удостоверением личности - с фотографией - в его бумажнике, это приговор.
Бейн перебирает карточки, оставив значок на стуле рядом с собой.
- Двадцать шесть. Я едва помню, когда был таким молодым. – Он говорит будто мягко и задумчиво, но Джон не обманывается. Пластиковые карточки смотрятся до нелепости крошечными у Бейна в руках, будто вся его прошлая жизнь, его жизнь с дебитом-кредитом-бонусными-милями поместится и в кукольный домик.
- И уже детектив. Как амбициозно, Робин Джонатан Блейк, - он читает с одной из его старых карточек, просроченной бумажки из социального страхования. Кредитка, более новая. – Джон Блейк. Твои настоящие друзья зовут тебя Джон? Джонатан? Джонни?
- Джон, - отвечает он, наконец, и рык искажает те части лица Бейна, что видны над маской. Таким он его еще не видел. Холодное, непоколебимое бешенство. Джон прочищает горло, становится на ноги, выпрямляется и смотрит в лицо Бейну, как мог бы человек, не покрытый синяками. – И спасибо.
О боже, Бейн встает, идет к нему, со значком Джона в руке. Он сбрасывает рубашку, в этот раз черную, приличную, которую обычно надевает на встречу с кем-то, и у Джона больше нет времени думать об этом, потому что Бейн перед ним, полуобнаженный, покрытый шрамами и безгранично опасный. И, самое важное, больше ему не принадлежащий.
Его широкая ладонь хватает Джона за челюсть, и Бейн жестоко вталкивает значок ему между зубов.
- Урони – и я отрежу тебе пальцы, - сообщает он. – Из уважения к нашим отношениям, я позволю тебе выбрать порядок, в котором ты их лишишься, или число, но не то и другое.
Зубы Джона уже обнажены, благодаря коже между ними, но он все равно скалится, и Бейн похлопывает его по щеке. А затем изо всей силы бьет его в прискорбно беззащитный живот.
Ему ничего не остается, как согнуться, мучительно выворачивая плечи, вонзая зубы в значок и держась за него из последних сил, в то время, как каждая кость в его теле велит ему открыть рот и кричать. Звук вырывается, но кожа заглушает его. Настоящее испытание впереди. Он задыхается, не может вдохнуть из-за значка, держится за него губами, не дает себе выпустить его. Это игра разума. Он не умирает. Он не задохнется. Он дышит. (Дыши, превозмогай, живи.)
Он поднимает голову, глаза горят, и Бейн прямо перед ним, все еще излучая такую ощутимую злобу и враждебность, что Джон отшатывается. «Живи» - кажется все менее вероятным с каждой секундой.
- По крайней мере, скажи мне, - почему он звучит так, будто у него разбито сердце? – Какова была твоя роль во всем этом?
Джон не знает, как ответить на это, не может даже попытаться, когда у него во рту такой ультиматум. Он рычит.
- Расскажи мне о глубине моего падения. – Голос Бейна по-прежнему тих. – Какого врага я пустил в свою постель? Какова твоя роль?
Щелчок. Значка нет. Джон облизывает губы, вдыхает и отвечает.
- Ты просишь меня сказать, что я никто. Просто коп, - отмечает он, снова касаясь языком уголка губ. – Просто человек. Просто тело. Так?
В комнате очень тихо. Веревка поскрипывает, и внезапно у Джона есть оружие, чтобы разобрать Бейна по частям – изнутри, он держит его за глотку, так же как Бейн разбирал его все эти месяцы. Вот и все.
- Я был там, в ночь, когда ты стрелял в Комиссара. Я пытался заставить их спуститься в туннели за ним, и когда меня не послушали, сам отправился к дренажному люку и вытащил его, пока он не умер. Я притащил его в больницу, еще дышащего.
Рука Бейна ложится ему на щеку. Джон понимает, что он размышляет, не сломать, не вырвать ли ему челюсть. Он знает, это легко. Он видел фотографии трупа Даггетта. Он продолжает, пока еще может.
- Я был в патрульной машине, преследующей твой мотоцикл. В той, которую ты не мог сбросить. Гнался за тобой, пока не появился Бэтмен, я был так близко, что мог прочитать номера, и я бы поймал тебя, если бы мой ебанный идиот-начальник не велел мне разворачиваться и преследовать Брюса Уэйна.
Имя. Бейн удивлен, что он знает это. Он бьет в это место.
- Я был тем, кто уговорил его драться. Я пошел к нему и рассказал, что ты в туннелях. Если уж я не мог добраться до тебя сам, я решил найти того, кто будет. Я убил двух твоих людей, пристрелил их, когда они заливали бетон. Первые, кого я убил. Я увидел химикаты и всех предупредил. Часть копов выбралась из туннелей – благодаря мне. Я изучал планы строительства неделями до того, как ты нажал на кнопку. Жаль только, что я не был чуть настойчивее. Я вытащил Гордона из больницы через несколько минут после переворота, когда дороги еще дрожали – чтобы ты не добрался до него. Я его прятал, все это время.
Хорошо. Так хорошо – быть с ним открытым.
- Я следил за тобой. Я видел тебя, а ты даже не знал моего имени. – Абсолютно бессмысленно, что горечь в его тоне превращается в печаль на этих словах. Он ластится к ладони на его лице – наверное, последнее, что он вообще почувствует. – Ты. Ты будто решил, еще до того, как приехал сюда, что никто в Готэме не достоин, чтобы его видеть. Что угодно, наверное, чтобы заставить себя думать…
И тогда, наконец, Бейн его останавливает. Он вцепляется в веревку, поднимает ее и резко роняет его. Джон кричит. Огонь в его руках перетекает в онемение и обратно. Но он продолжает, тяжело дыша.
-…что никто здесь не достоин того, чтобы быть услышанным, никто здесь не может быть опасным, и иди на хуй, я сам по себе с шести лет. Подумай об этом, об этих улицах, о том, сколько раз ты ебал меня рукояткой ножа и оставлял его на столе на расстоянии вытянутой руки от меня.
Он хочет сказать много больше, но с Бена достаточно. Он снова двигается. Джон теряет его из виду, а затем здание погружается в дизориентирующую, кромешную тьму. Все, что Джон слышит – собственные злые всхрипы на выдохе. Затем он снова чувствует прикосновение значка к губам. Он открывает рот, и с сожалением отмечает, что хорошо он натренирован. Кожа влажная от слюны, с кусочками грязи с пола.
- Ты прав.
Голос Бейна приходит сверху. Джон всегда забывает, насколько он высокий, пока они не встают лицом к лицу.
- Я решил не видеть. У меня есть слабое место, пожалуй, или два. Свет иногда меня ослепляет. Но ты увидишь, Джонатан, что теперь об этом можно не беспокоиться. Твой свет погас. Теперь мы будем разговаривать на моем языке.
Текстура тишины изменяется, и Джон слышит интимно знакомый звук доставаемого из чехла ножа. В этот раз ожидание далеко от приятного.
-
-
14.03.2014 в 15:49- Все верно, Джон. Ты многое мог пережить, но ты не знал настоящей боли. Без отвлекающего тебя удовольствия, без обещания исцеляющих рук или спасения. Ты не представляешь, что это такое, когда тебя держат и режут. Ты можешь не быть тем символом надежды, который я жаждал замарать, но я знаю о тебе достаточно, чтобы сломить. Если ты считаешь нас такими похожими, возможно, ты сможешь принять мои раны.
Все верно. Вот почему этот порез так ему знаком. У Бейна такой же, глубже, более кривой. Он пытается вспомнить его тему, пытаясь угадать, куда Бейн направит нож. Вспоминает ночи, которые он провел, стыдливо изучая его кончиками пальцев, пока Бейн лежал, как терпеливая гончая, терпящая внимание какого-то маленького существа.
Выше на ребрах, туда Бейн направляет клинок, едва царапает кожу. На нем это настоящий шрам от удара ножом. Джон чувствует боль, и невероятную благодарность, и стонет за него.
Бейн продолжает, пока тело Джона не превращается в окровавленное месиво царапин, и каждая на воздухе пылает. Он плачет, опустив голову. Нож звякает, когда Бейн кладет его на пол в темноте. Живи, превозмогай, дыши.
Он мог бы пережить это, не выпуская значка, но Бейн обнимает Джона за бедра, поднимает его так, что он свешивается через его плечо, прижимает его к себе, обнимает, несмотря на веревки. Шок от смены положения, прикосновение кожи к его порезам, облегчение от знакомых объятий, - он сдается.
- Бейн, - говорит он, не думая, когда значок падает, и, кажется, слышит многозначительную паузу во тьме. – Мне жаль, что пришлось тебя разочаровать.
- Ты понятия не имеешь, чего мне это стоило, - отвечает Бейн, шепотом, который достигнет только уха Джона. – Из-за тебя я потерял уважение и доверие единственного человека, который имел для меня значение. И теперь у меня…
- Нет времени, чтобы вернуть его, - соглашается Джон. Подбородок привычно ложится в место, где шея соединяется с плечом, и он глубоко дышит. – Ты понимаешь, что я должен был.
Так же, как Джон знает, что это не все. Бейн отпускает его, заставляет покачиваться на веревках, и его руки и раны заходятся новой болью. Его глаза начинают привыкать к темноте, но едва-едва. Он скорее чувствует, чем видит, как Бйен снова берет его бумажник. Он возвращается с ним, и с чем-то еще, Джон не понимает, с чем.
- Открывай, - говорит он, как и сотню раз до этого, и Джон подчиняется, широко раскрывая рот. Затем какой-то предмет заставляет его раскрыть челюсть еще шире, мучительно шире. Давление между зубов.
Его водительское удостоверение. Бейн поставил его вертикально, как распорку. Он хочет вытолкнуть его языком, но замечает блеск ножа в темноте и не решается ослушаться. Из-за слез у него течет из носа, дыхание вырывается громкими страдальческими всхлипами, а затем ладонь Бейна ложится на его бедро, удерживая на месте. Влажное лезвие ножа касается его щеки.
- Помнишь Джокера? Ты был слишком молод и не мог тогда служить, но ты наверняка видел его лицо.
О Господи. Лезвие прижимается к уголку рта, и Джон слышит тонкое дрожащее нет, вырывающееся из горла. Он пытается разглядеть лицо Бейна. Нет, нет, нет—
- Это называется Улыбка Глазго. Кучисаке-онна, призрак женщины разорванным ревнивым любовником ртом. Улыбка Челси.
Он хочет убежать в тысячу направлений, одновременно, но рвется вперед, опуская голову, прижимаясь к груди Бейна. Карточка превращает его ответ в вой, а рука Бейна оттягивает его голову назад. Он не сбежит.
Он думал, что готов ко всему, что может сделать Бейн, но теперь пытается пнуть его, безуспешно ударяясь коленями, только дергаясь на веревке.
- Не веди себя так. Ты никогда мне на самом деле не верил. Теперь я понимаю почему. Ты видишь собственное предательство в отражении. – Он не может говорить. Не может протестовать. Не может двигаться, когда нож интимно соскальзывает ему в рот.
Нож дергается. Другие порезы, по сравнению с этим, были ничто. Рука Бейна движется двумя легкими росчерками, протягивая нож наружу, проворачивая его и обратно, и боль режет вдоль внутренней поверхности щеки и обратно. Больно. Больнее, чем было когда-либо за всю его жизнь. Кажется, будто должно быть больше крови – целую секунду, - пока она не наполняет рот соленым медным потоком, и он хочет закричать, но знает, что сделает только хуже.
Дыши. Превозмогай. Вот только он не может дышать, у него рот полон слюны и крови, и рука Бейна все еще оттягивает ему голову. Кровь соскальзывает в горло. Джон беспомощно кашляет, и ему так больно, что он готов потерять сознание. Бейн наклоняет его голову вперед, и остальное стекает по его подбородку, на холодный пол.
Он слышит звук, который не понимает, незнакомый металлический щелчок и шорох за своей спиной. Одна из широких ладоней Бейна закрывает ему глаза, он обходит его, заставляя Джона вздрогнуть так сильно, что из горла вырывается всхлип, о Господи, он умрет, он кричит так громко, как только может, рвано, из самой глубины души.
-
-
14.03.2014 в 15:55Изуродованный рот Бейна на его коже.
Это длится секунды три, наверное, но весь мир останавливается, растворяется в нереальном мгновении покоя из-за прикосновения языка Бейна, в рубцах и неровностях, вдоль линии боли на его щеке.
Его целой щеке. Рациональные мысли возвращаются, он пытается дернуть головой, и Бейн отступает, возится несколько секунд, затем роняет руку. Джон поднимает глаза, чтобы увидеть, как маска занимает свое место, как щелкают застежки, держащие ее на голове.
- Спирт на лезвии, - говорит ему Бейн, спокойным и ровным голосом, в котором нет ничего от диких падений и различных интонаций, которых Джон ждет от него. Это объясняет, почему казалось, будто его резали на части. Бейн вырывает карточку из его рта, прячет в карман, и Джон языком ощупывает щеку. Серьезный порез внутри, от уголка рта и назад, и вкус крови, соли и спирта. Заживет через неделю или две.
Его лицо в порядке.
- Прости меня, - говорит он снова, не прося пощады, только потому, что ему нужно. – Прости меня, я не хотел, чтобы…
Кровь стекает по подбородку. Он не может продолжать. Изуродован – нет, но серьезно изранен. Нож Бейна перерезает веревку, держащую его. Джон падает, и Бейн его ловит, опуская его медленно на цементный пол, в лужу из грязи и его собственной крови.
Могло быть намного больше.
- Если я увижу тебя еще раз до конца, - говорит Бейн, все еще ровным тоном, как будто злость ушла из него, - я убью тебя без сомнений.
Четыре взмаха ножом, и его руки свободны, а затем Бейн роняет нож рядом с ним, давая ему шанс выбраться из остатков порванных веревок.
- Я знаю, - отвечает Джон, тяжело дыша, снова начиная плакать. Раньше, Бейн бы тихо касался его, заставлял пить воду пока дрожь не пройдет. Его шаги эхом раздаются по ангару, пока он идет к двери.
----
Между Джоном Блейком и Брюсом Уэйном много различий. Одно из них просто в разнице поколений. Герои дней Брюса Уэйна картинно вышибают из злодеев дух. Но для Джона Блейка каждый павший злодей – в очереди на финальное оживление с тех пор, как он в девять лет посмотрел Пятницу, 13. Он помнит, как они с теперь мертвым партнером смотрели Добро пожаловать в Зомбилэнд под пиво и пиццу: стреляй дважды, блядь.
Брюс Уэйн, вечный ковбой, видит, как падает Бейн и убегает. И Джон, которому не надо переправлять автобус с детьми через мост, в самой гуще событий, и видит, как Брюс и Селина Кайл исчезают.
Он не может участвовать в драке. Когда он дергался на веревке, у него защемило нерв в правой руке. Он не может стрелять, и опасен как для врагов, так и для соратников. Так что он бросает монтировку и проскальзывает в здание суда, через завалы и мимо тел, и там, позади, лежит Бейн, едва дыша и истекая кровью.
У Джона есть выбор. Значок у него в кармане, любовно подобранный с пола склада. Он говорит, что надо вернуться, помочь бороться с ревущей толпой преступников, встать рядом с Гордоном и надеяться, что его карьера переживет шепотки, что он получит нового напарника и вернется к существованию в мире главенствующего морального порядка.
Бейн начинает приходить в сознание, но, если Джон ничего не сделает, он истечет кровью за пару минут.
В конце концов, принять решение далеко не так тяжело, как затащить тушу Бейна в (угнанный) джип, но оттуда, с учетом, что они не взлетят на воздух через пару минут, - он знает, куда ехать. В единственное место в городе, которое, без малейших сомнений абсолютно заброшено.
В конце концов, они оба сироты.
-
-
14.03.2014 в 15:58Бейн приходит в себя в маленькой комнате с линолеумом на полу, потрескавшимся потолком, и тихим говором докторов. В его руке капельница, на запястьях наручники, и он чувствует себя бесцельным и опустошенным горем.
Наручники скорее для успокоения доктора, чем для предотвращения опасности, исходящей от него. Бейн знает, что может порвать их как бумагу, даже с лошадиной дозой транквилизаторов, которые отчаянно накачивают в его тело, но зачем беспокоиться? Мир не разрушен, но его мир разрушен. Талия, он знает, мертва – убита в битве или распухла и почернела в тюремной камере от одной из капсул с ядом, что вшиты в ее одежду.
Он подвел ее. Подвел много лет назад, - он понимает теперь – когда позволил ей думать, что месть должна гореть под кожей как огонь, позволил ей вырасти обрученной с идеей пламени.
Жизнь продолжится. Революцию подавили. Бороться больше не за что. Каждый из верных ему людей, если они еще остались на свободе, сейчас кончает с жизнью, не желая продолжать без него. Он размышляет, как присоединиться к ним, когда слышит в дверях голос, который режет его душу как ножом.
- …уверен, вы понимаете необходимость абсолютной секретности, доктор. Если хоть кто-то узнает, что он жив, кто угодно – кто угодно, - вся страна будет под ядерной угрозой. Я говорю не о Готэме, я говорю обо всем континенте. И я лично прослежу, со всей вверенной мне властью и властью Совета Обороны, чтобы вас отправили под трибунал и публично объявили террористом, если только вы заикнетесь об этом хоть кому, - любого звания, что бы вам ни говорили. Как бы мы вас ни проверяли. Ни жене, ни психиатру, ни бармену, ни полиции, ни нижним ветвям армии. Вас здесь не было, и вы его не видели. Мы понимает друг друга?
Джон Блейк красиво лжет. Надо слышать, как он лжет кому-то другому, чтобы оценить в полной мере.
Бейн держит глаза закрытыми, но когда Блейк заходит, он сразу заговаривает с ним, будто знает без малейшего сомнения, что он в сознании.
- Наступила ночь, и нам надо тебя переместить. Врачи говорят, ты стабилен, но будет больно, прости, - рука на запястьях, снимает наручники, другая за его плечом. Бейн приподнимается, как ему велят, наконец открывая глаза.
Блейк. Его глаза яркие и усталые, кожа бледная, волосы расчесаны, и правая рука безвольно лежит в перевязи. Он в костюме и галстуке, и Бейн никогда его таким не видел. Он хочет порвать их за наглость быть такими формальными рядом с его жестоким, кровавым Блейком. Царапина, которую Бейн оставил в уголке его рта, кажется темной и воспаленной на фоне бледности.
- Не смотри на меня так, я с похорон, - говорит он, с интуицией, которую Бейн так любит. Его тело горит, когда он пытается встать с кровати, тяжело опираясь на Блейка, к своему нескончаемому стыду.
- Куда, - спрашивает он, когда дыхание возвращается к нему на пассажирском сиденье машины, - ты можешь меня перевезти, где меня не узнают мгновенно с этим телом и лицом?
Блейк, нет, - Джон заводит машину и смотрит на него с хитрой улыбкой, от которой порез в уголке его рта красиво изгибается.
- Забавная история, но мне в наследство оставили пещеру. И, к слову говоря, мне нужен кто-то, кто обучит меня боевым искусствам.
Возможно, думает Бейн, цепляясь за ручку двери, когда Джон начинает набирать скорость, он все-таки сможет найти новую цель.
-
-
14.03.2014 в 16:59-
-
14.03.2014 в 17:20-
-
14.03.2014 в 18:38Переводчику отдельное спасибо за прекрасную работу.
Их так мало - историй этим пейрингом. Особенно такого уровня. Просто прздник какой-то) Спасибо еще раз за предоствленуую возможность прочитать
-
-
14.03.2014 в 21:13nikitoss., спасибо за добрые слова! ^__^ это одна из моих самых любимых историй с этим пейрингом. очень жаль, что их так мало, да((
-
-
15.03.2014 в 03:33Какой потрясающий, атмосферный, затягивающий, невероятный текст! Я как начала читать, и сразу же провалилась в готику Готема, черно-красную повседневность революции, одержимости, порушенных идеалов, страсти и страха.
Спасибо огромное за прекрасный перевод
Очень-очень понравилось. Настолько в духе фильма, что... так все и было, нам просто не показали...
-
-
15.03.2014 в 14:55-
-
16.03.2014 в 11:03Сон&Ваня, спасибо за отзыв
-
-
17.03.2014 в 16:02Особенно впечатлили философские диалоги между Бэйном и Блэйком. Удивительное вплетение в канон "Возрождения легенды".
-
-
17.03.2014 в 16:34да, меня их споры тоже при прочтении поразили. автор просто молодец)))
-
-
17.03.2014 в 16:42-
-
17.03.2014 в 16:51на самом деле, жаль, конечно, что я не нашла бету, я сейчас уже вижу много мест, где стоило бы подправить)))
спасибо за добрые слова!
-
-
17.03.2014 в 16:52-
-
17.03.2014 в 16:54-
-
18.03.2014 в 01:21-
-
18.03.2014 в 08:33СПАСИБО! БРАВО!
-
-
18.03.2014 в 11:12-
-
19.03.2014 в 12:30Binoche, четверг,12-е, очень рада, что вам понравилось! спасибо за отзыв! ^__^
-
-
20.03.2014 в 16:57огромное спасибо за перевод.
-
-
20.03.2014 в 17:13Сцена с "улыбкой Джокера" очень сильная, концовка замечательная. Только на мой вкус Джон изначально оказался слишком шлюховатым, мне хотелось постепенного развращения, но это только моя блажь )
Паша *зе щилдс ар даун, сэр* Чехов, спасибо за труд.
-
-
20.03.2014 в 17:28*Dark Goddess*, рада, что фик понравился)))
Только на мой вкус Джон изначально оказался слишком шлюховатым, мне хотелось постепенного развращения, но это только моя блажь )
почему вы так подумали, если не секрет?) после того времени, что я фик переводила, мне он кажется одновременно растянутым и сжатым в точку, сложно оценивать происходящее))